Я уже несколько часов сжимаю в руках полароидную фотографию. Бумага толстая и блестящая, и если смотреть на снимок под углом, то отблеск электрического света скрывает изображение. Возможно, это и к лучшему. Ведь когда я смотрю на Бо, сразу хочется плакать. В такие моменты всё происходящее представляется жутким, несправедливым и даже в какой-то степени необъяснимым. Я обещал Бо, что вернусь. Но теперь мне начинает казаться, что этот путь — лишь в одном направлении. Оттуда, куда мы направляемся, возврата быть не может. И я врал. Либо ей, либо самому себе. Но теперь это уже не имеет значения.

Как-то Бо мне сказала, что ожидание бывает разным. Хорошее оно или плохое — зависит от того, чего именно мы ждём. А ей будет одновременно и радостно и грустно, если она будет знать, что я где-то там.

— По крайней мере, — прошептала Бо, сверкая большими чёрными глазами, — смотреть на небо мне будет куда приятнее…

В такие моменты от неё исходило сияние, способное осветить даже самые тёмные закоулки пространства. Оно пробивалось сквозь разделяющее нас мутное стекло и разгоняло тени, что поселились рядом с моей душой. Её сияние касалось меня, а я думал о том, что во взгляде её агатовых глаз сосредоточена целая вселенная со всеми планетами, галактиками и туманностями. Я смотрел на Бо и старался не думать о предстоящем. Пытался запомнить её лицо. Ведь знал, что ещё очень долго не увижу её. А может быть, и никогда. Из-за этого я не до конца уловил смысл сказанного. Он ускользнул от меня, как бабочка сквозь решетку автомобильного радиатора.

Многие идеи Бо представлялись мне сумбурными и вязкими. Я утопал в них. Иногда мне казалось, что слова в её предложениях не связаны между собой. Они появляются на свет и рассыпаются, как бисер, не скреплённый леской. Теперь в этом можно признаться… И во многом другом тоже. Все маски давно сорваны и оставлены где-то там. В другой жизни. И это к лучшему, ведь на расстоянии в десятки, а то и сотни миллиардов километров от Земли в масках нет необходимости.

Звон колокольчика вырывает меня из прошлого, и механический голос объявляет, что мне пришло сообщение.

— Вы хотите его прослушать?

— Конечно, хочу…

— Отвечайте только «да» или «нет».

— Да…

— Запустить голограмму или прослушаете в аудиоформате?

— Запусти голограмму.

В углу комнаты или, скорее, каюты появляется объемное изображение Бо. Оно немного подрагивает, но кажется вполне реалистичным. В Бо что-то изменилось. Я поднимаю снимок и сравниваю. Да, действительно так. Её волосы стали немного короче.

Голограмма сжимает что-то в руках, но я не могу разглядеть, что именно.

Бо какое-то время молчит. Старается сдержать слёзы. Нервно шмыгает носом.

— Привет, милый…

Короткая пауза. Острые скулы напрягаются, и Бо подносит руку к глазам.

«Не плачь, родная, — думаю я, — ты достаточно уже это делала».

— Прости, — говорит Бо, словно может слышать, о чём я думаю, и начинает плакать. Чувствую, как слёзы бегут и по моим щекам.

Бо делает над собой усилие и продолжает:

— У меня для тебя новость.

На её лице появляется улыбка. И на этот раз не вымученная и притворная. Неужели произошло что-то хорошее?

— Меня взяли в программу, — говорит Бо. Она разворачивает то, что было у неё в руках, и я понимаю, что это какой-то документ.

— Если все медицинские показатели будут в норме, я попаду на следующий ковчег! — по лицу Бо катятся крупные слёзы, но при этом она широко улыбается. Я вижу на её лице счастье, но замечаю и что-то ещё. Вглядываюсь в полупрозрачное изображение и понимаю, что Бо выглядит очень уставшей. Не могу даже представить, что ей пришлось пережить, чтобы попасть в следующую космическую экспедицию.

— Пока, милый. Я люблю тебя.

Голограмма Бо исчезает, словно её никогда здесь и не было.

— Повторить сообщение, — говорю я, и передо мной вновь появляется Бо.

— Привет, милый…

Я просматриваю сообщение раз за разом. Ещё и ещё. До тех пор, пока не раздаётся короткий звуковой сигнал. Голограмма исчезает, и мне приходится убрать фотографию. Я прячу её внутри своего комбинезона. Когда я опускаю руку во внутренний карман, то ощущаю грубое прикосновение шершавой ткани.

Металлическая дверь с тяжёлым вздохом отъезжает в сторону, и я выхожу в коридор. Здесь намного светлее, чем в моей комнате. Или всё же правильнее будет сказать каюте? А может, даже камере…

Из других камер тоже выходят люди. Они останавливаются возле дверей. Их головы опущены, а взгляды прикованы к полу. Они так пристально смотрят на него, что можно подумать — он сплошь покрыт узорами. Только в действительности никаких узоров здесь нет. Пол такого же серого цвета, как и всё остальное. И стены. И потолок. И робы. Как та, что на мне. И на всех других тоже.

— Колонизаторы! — из динамиков, размещённых по всему коридору, раздаётся скрипучий голос. Точно такой же, как тот, что объявил мне о новом сообщении. Я не знаю, кому он принадлежит, но точно не человеку. Скорее всего, это какая-то программа, оснащённая искусственным интеллектом, или что-то вроде того.

— Приготовьте QR-коды, — сообщает программа, и добавляет:

— Проследуйте на первый инструктаж.

Я отрываю взгляд от пола и смотрю по сторонам. Все остальные делают то же самое. Я замечаю удивление на лицах. И страх. По коридору проносится невидимая, но вполне ощутимая волна. Наконец я по-настоящему чувствую здесь ещё чьё-то присутствие.

Мне кажется, что впервые за долгое время вот-вот услышу человеческую речь. Но когда я слегка поворачиваю голову, чтобы взглянуть на соседа, ближайшая видеокамера издаёт тихое механическое жужжание, призывая опустить взгляд на положенное ему место.

Мгновенно подчиняясь, я думаю, что, наверное, в этом жужжании есть какой-то скрытый смысл. А может быть, и явный. Уверен, создатели ковчега с легкостью могли бы устроить следящие устройства так, что мы их не только не слышали, но и не видели. Но нет. Камеры показательно наблюдают своими холодными неморгающими глазами, чтобы их точно все заметили.

Жужжание камеры, похожее на звук фокусировки фотоаппарата, пресекает любое несанкционированное движение. Даже такое незначительное, как поворот головы. Нам не разрешено общаться. Запрещено даже смотреть друг на друга.

По привычке мы выстраиваемся в колонну и, соблюдая положенную дистанцию, следуем световым указателям. В такие моменты разрешено поднимать голову. Смотреть на спину идущего впереди не запрещено, и я каждый раз внимательно разглядываю его. Наверное, тот, кто сзади, так же изучает меня.

Я не знаю ни имени, ни фамилии своего соседа. Только номер. Он напечатан на его робе большими чёрными цифрами. Четырнадцать. За то время, что мы здесь, они немного поистёрлись, но от этого не стали менее заметными.

У четырнадцатого широкая спина и крепкая шея. Его внушительного вида затылок, всегда гладко выбритый, покрыт шрамами. Мне всегда было интересно, как ему удаётся поддерживать на ковчеге физическую форму. Его мышцы ничуть не поубавились за те месяцы, что мы здесь, а вероятно, даже стали ещё больше. Конечно, на ковчеге может быть спортивный зал. Но нас туда никогда не водили. А ходим мы всюду только все вместе. В моей комнате (или камере) ничего нет. Только кровать, торчащая из стены, туалет с небольшой раковиной, напольный голографический проектор и фотография Бо. Когда я впервые зашёл туда, то сразу обнаружил снимок. Кто-то оставил его для меня. И я всегда буду бесконечно благодарен этому человеку. Может быть, у Попая — такое имя я мысленно дал своему лысому соседу — в каюте целый тренажёрный зал? Я давно уже думаю об этом, и порой мне кажется, что из его камеры доносится соответствующий лязг металла. Хотя, может, это всё проделки моего больного воображения.

Попай — персонаж одного из мультфильмов, который я когда-то смотрел. Старый-престарый мультик, но он всегда мне нравился. Может, у соседа помимо тренажёров нескончаемые запасы шпината? Это бы многое объяснило.

Пока колонна движется, я в очередной раз ловлю себя на мысли, что мы летим на этот чёртов Марс уже почти год, а кроме Попая я толком не разглядел ни одного человека. Да и о Попае ровным счётом ничего не знаю.

Коридор становится немного шире, и Попай останавливается у турникета. Высокие полупрозрачные пластиковые створки открываются, только если приложить QR-код. Он есть у каждого из нас. Набит на внутренней стороне предплечья. Я слышал, что это военная разработка. Нанороботы распыляются по организму и соединяются практически с каждой его клеткой. Подключаются к головному мозгу, и по QR-коду становится возможным полностью считывать состояние организма.

Попай закатывает рукав, прикладывает татуировку к сканеру, и пластиковые створки с шелестом распахиваются. Когда я впервые обнаружил у себя на руке QR-код, то подумал, что это напоминает мне старинную компьютерную игру, и что всё это довольно тупо. А может быть, символично…

Створки пропускают меня, и я оказываюсь внутри металлической полусферы, стены которой сплошь усеяны абсолютно одинаковыми дверьми. Их очень много. Никогда нельзя понять, в которую из них ты заходил, а из которой вышел обратно. Мы смотрим на электрические лампы. Они моргают и указывают нам путь, а мы тихо и безропотно следуем их немым указаниям. Иногда мне кажется, что мы лишь призраки, населяющие этот космический ковчег.

Я мысленно оборачиваюсь назад, в прошлое. Бо прикладывает руку к стеклу, и по её щекам катятся слёзы.

— Когда ты вернёшься, то станешь героем, — говорит она.

— Я в это не верю. Да и ты, мне кажется, тоже…

— Я верю. Бесконечно верю в тебя, милый…

Мы заходим в одну из дверей и вновь оказываемся в длинном коридоре. Такое впечатление, что этот ковчег проектировали те же люди, что и лабиринт Минотавра. Не удивлюсь, если где-то здесь затаился кровожадный монстр, на растерзание которому нас всех отправили.

Пока мы идём, я мыслями снова возвращаюсь к Бо. Её удивительная способность разгонять тьму работает даже тогда, когда её самой нет рядом.

— Меня взяли в программу… — повторила она.

Неужели я действительно снова смогу увидеть свою Бо? И на этот раз без всякого заляпанного стекла. Дотронуться до её тела. Её губ. Осталось только долететь до Марса и постараться там выжить. Но раз они отправляют второй ковчег, значит ли это, что особых сомнений в успехе нашей миссии нет?

Коридор заканчивается очередной дверью. Я захожу в неё, и моему взору открывается ещё один гигантский круглый зал. В отличие от предыдущего, других дверей здесь нет. Больше всего это место напоминает цирковую арену. Только вместо удобных обтянутых тканью кресел — серые металлические ступени. Сама арена тоже серая. Холодная и одинокая. В центре — голографический проектор. Точно такой же, как в моей каюте, но в десятки раз больше.

Динамики приказывают нам встать вокруг него. Впервые мне открываются лица всех, кто есть на ковчеге. Здесь около тридцати человек. И я вижу лицо Попая. У него густые темные брови и совсем маленькие глаза. Широкие скулы и тонкие, едва заметные губы. По привычке он смотрит в пол. И все остальные тоже. Я один разглядываю лица присутствующих. И понимаю, что некоторых из них уже видел когда-то. Ещё на Земле. В исправительном учреждении, в котором отбывал наказание. Забавно. Нам обещали освобождение в обмен на участие в космической экспедиции, а по итогу упрятали в тюрьму ещё более строгого режима.

— …смотреть на небо мне будет куда приятнее, — говорит Бо.

И я понимаю — почему. Ей было невыносимо видеть меня за решёткой.

В центре арены появляется голографическое изображение планеты. Я сразу узнаю её. Это Марс. Как теперь говорят — мир будущего. Для нас же — скорого настоящего.

Он и вправду кажется красным. Я слышал, что так происходит из-за большого содержания железа в почве. Но, может быть, это не так. Один сокамерник сказал мне, что пески Марса пропитаны кровью. А если я полечу туда, то и моя кровь прольётся на его землю. По-другому и быть не может.

Я рассказал об этом Бо. Но она сходу отринула эту идею.

— Всё будет хорошо, милый. Тебе не нужно бояться. Это наш шанс…

Словно она уже тогда знала, что сможет прилететь ко мне. Бо посмотрела вверх, и я понял, что многие миллиарды километров между Землей и Марсом вселяют в неё больше надежды, чем разделительное стекло комнаты для коротких свиданий.

Голограмма увеличивается, и целиком планету больше не видно. В кадре появляется ковчег, который подлетает к поверхности. Я впервые вижу его со стороны. Не думал, что он такой большой. И не имею ни малейшего понятия, зачем нужно так много места. Нас здесь не больше тридцати, и мы толком нигде не были. Я видел только свою камеру, коридор, в котором нельзя поднимать голову, и столовую, где, вопреки её названию, нет даже столов. И вот теперь ещё этот зал с огромным проектором. Что за остальными дверьми, никто не знает. А если и знают, то не говорят. Все жутко боятся ослушаться искусственного интеллекта, который правит на этом корабле.

В первый день, когда мы вышли в общий коридор ковчега, программа объяснила правила пребывания. Один колонизатор не подчинился. И был уничтожен.

Это не мои слова. Это слова программы. Из видеокамер вылетели какие-то лучи, и человек исчез. Не осталось абсолютно ничего, что могло бы свидетельствовать о его существовании.

Тогда я понял, что жизнь здесь не имеет ценности. Мы лишены всяческих прав. Конституции всех стран, международные конвенции и договоры остались там, на Земле. На Марсе они ещё не вступили в силу. Я слышал, что на космическом судне действует право той страны, которой оно принадлежит. Только вот здесь нет ни суда, ни присяжных. И человека, которого испепелили лазеры, тоже нет. Словно никогда и не было. После такой жесткой и наглядной демонстрации силы все решили, что смотреть в пол — не такая уж и плохая идея. И так день за днём. Неделя за неделей. Месяц за месяцем.

Думаю, что каждый из нас очень хочет поскорей оказаться на Марсе. Может, там мы сможем обрести свободу. Или хотя бы её видимость.

Тем временем программа призывает всех внимательно наблюдать за процессом колонизации. Нам показывают подробную инструкцию, как пользоваться скафандром и как покидать ковчег. Видео повторяется несколько раз. Я смотрю, как виртуальные полупрозрачные люди в скафандрах выходят на поверхность планеты. Они спускаются на красную землю и ждут.

Из центра ковчега опускается что-то похожее на огромные металлические ящики. На ящиках есть изображение, но я не могу его разглядеть. Словно голограмма специально в этом месте перестаёт быть чёткой, чтобы мы не смогли ничего разобрать.

Программа объясняет, что первостепенная задача — развести груз по определённым координатам. Я заинтригован. Скоро станет ясно, зачем нас послали сюда. На спинах голографических людей появляются цифры. Похоже, все действия даже расписали по ролям. Я вижу Четырнадцатого. Голографический Попай, самый здоровенный из всех присутствующих, открывает гигантские металлические крышки и оттаскивает их в стороны.

В некоторых ящиках оказываются небольшие автомобили. Уродливый гибрид гольф-кара и лунохода. Часть людей в скафандрах садятся за управление, в то время как остальные достают небольшие контейнеры из других ящиков и раскладывают по машинам.

Все это время я пытаюсь найти себя, но не вижу своего номера.

Изображение отдаляется, и я наблюдаю, как автомобили расползаются в стороны. Когда они останавливаются, программа прочерчивает между ними линию, и выходит окружность.

— На изображении обозначен периметр, в котором вам предстоит работать, — сообщает программа.

Изображение гаснет, и включаются огни, указывающие дорогу к выходу. Мгновение никто не двигается с места. Этот момент все используют для того, чтобы посмотреть друг на друга. Мой взгляд замирает на невысоком мужчине средних лет. У него вытянутое лицо и большой нос. Он тоже смотрит на меня. Так как он стоит ко мне лицом, я не вижу его номер. Но каким-то образом понимаю, что он, как и я, не нашёл себя на голограмме.

Как всегда молча мы возвращаемся в камеры, и каждый остаётся наедине сам с собой. Со своими мыслями и тревогами. Я — с полароидным снимком, а Попай, скорее всего, со штангой.

На следующий день мы опять идём на инструктаж. Мы стоим точно в таком же порядке. Проекция начинается с самого начала и заканчивается на том же самом месте. И как бы внимательно я не вглядывался, опять не смог найти среди колонизаторов-голограмм себя. Перед выходом мы вновь встречаемся взглядами с тем невысоким мужчиной. Он мне слегка кивает, и я отвечаю ему тем же.

В коридорах мы по-прежнему стоим с опущенными головами. В столовой без столов берём пайки и быстро их съедаем.

Когда я возвращаюсь в комнату после очередного инструктажа, программа предлагает прослушать новое сообщение.

В комнате появляется Бо и смотрит мне в глаза. Вернее, она смотрит куда-то в сторону, но я становлюсь так, чтобы создавалось ощущение зрительного контакта. В такие моменты в комнате становится очень светло. Вначале я считал, что это свет от проекции, но теперь всё чаще думаю, что дело в сиянии Бо.

— Привет, милый! — говорит она, и мне кажется, что Бо сейчас запрыгает от радости. Словно ребёнок, который вот-вот получит долгожданный подарок.

Бо делает паузу. На этот раз для того, чтобы заинтриговать меня. Она, видимо, знает, что на этом ковчеге слишком много унылых минут, и заполнить хоть одну из них ожиданием — бесценно.

— Меня допустили до полёта! — наконец сообщает Бо, и небывалый приступ радости охватывает меня.

Я плачу и смеюсь одновременно.

— Целую, милый, — говорит на прощание Бо и улыбается.

Я просматриваю сообщение сотни раз, пока не засыпаю прямо на полу.

Звук пробивается сквозь сон, и я открываю глаза. Изображение Бо исчезло, и первым делом я замечаю, что ведущая в общий коридор дверь открыта. На моей памяти такое впервые. Мгновение лежу неподвижно, но затем поднимаюсь. Ноги кажутся ватными, а голова болит так, будто у меня похмелье.

Как только я оказываюсь в коридоре, включаются световые указатели. Кроме меня здесь никого нет. Я оглядываюсь и вижу, что все остальные камеры тоже открыты. Проходя мимо камеры Попая, заглядываю внутрь и вижу множество силовых тренажёров. Понимаю, что все ушли.

Вероятно, мы приземлились. Это объясняет головную боль. Перепады давления и всё такое. Но куда все делись? И самое главное, почему не взяли меня?

Вопросы вгрызаются в сознание, подобно бешеным крысам, но я не в состоянии утолить их голод. Мне становится страшно.

Может, всё это нелепа шутка? Может компьютер не смог найти для меня подходящей задачи, и решил бросить здесь. Пока остальные колонизаторы исследуют Марс, меня заперли на ковчеге. Но почему бы тогда просто не испепелить меня? Да и зачем вообще было открывать дверь и выпускать из комнаты? Я бы и сдох там...

Пока жуткие мысли продолжают терзать меня, сканирую QR-код и прохожу в зал с дверьми. Одна из них открыта, и стрелки приказывают идти туда.

— Всё будет хорошо, — говорит из подсознания Бо. — Тебе не нужно бояться…

От её слов становится немного легче. Я преодолеваю очередной коридор, и его узкие стены вновь напоминают о чудовище с головой быка. Теперь, когда я остался один, его присутствие уже не кажется таким эфемерным.

Впереди доносится какой-то звук. Раньше я здесь такого не слышал. Он чем-то похож на тот, с которым воздух покидает большие ноздри. Чудовище кроется где-то там, и теперь я знаю это наверняка.

Ещё одна дверь отъезжает в сторону, и я захожу в помещение, в котором до этого момента не бывал. Всё пространство заполнено множеством компьютеров, мониторов и всякой другой техникой. Я замечаю несколько голографических проекторов. Они нечто среднее между тем, что находится в моей комнате, и тем, что в зале для инструктажа. Кажется, что от такого количества электроники воздух пронизан разрядами тока, отчего он нервно вибрирует.

Прохожу вглубь помещения. Там кто-то есть. Я хочу крикнуть, но вспоминаю, что закон о тишине ещё никто не отменял.

Вскоре я вижу знакомого мужчину. Того самого — невысокого, с которым мы переглядывались на инструктаже. Он стоит ко мне боком напротив огромной панели управления с большим экраном по центру. Я успеваю заметить номер на его спине. Семь.

Он совершает какие-то сложные манипуляции, и я не могу понять, чем именно он занимается. Изображение на мониторе часто меняется, а мужчина постоянно что-то нажимает или переключает. В этот момент Седьмой замечает меня.

— Привет! — говорит он, и я с трудом осознаю, что слышу настоящую человеческую речь. Меня охватывает панический страх. Я жду, что вот-вот вылезет камера и испепелит Седьмого смертоносным взглядом. Но этого не происходит, а компьютеры продолжают мирно гудеть.

Седьмой собирается сказать что-то ещё, но изображение на экране вновь переключается. Мужчина нажимает какую-то кнопку и произносит:

— Четвёртая машина на станции.

Я подхожу ближе и смотрю на панель управления. Она похожа на огромный микшерный пульт. На одном из ближайших мониторов — изображение ковчега. Той его части, откуда на голограмме высаживались колонизаторы. Картинка не такая чёткая, как была на инструктаже, но я могу разглядеть те самые контейнеры, который должен был разгружать Попай. Их крышки открыты, и внутри ничего нет.

— Двенадцатая машина, у вас частичная потеря сигнала, — говорит Седьмой. — Проверьте оборудование.

Затем обращается ко мне:

— За что ты здесь?

Вопрос сбивает меня с толку, и я ничего не отвечаю.

— Ты всё ещё боишься разговаривать? — спрашивает Седьмой.

— А ты забыл, что произошло в первый день! — шепчу я.

— Об этом не переживай, — отвечает мужчина. — Больше такого не случится.

— Почему ты так в этом уверен?

По привычке я стараюсь не смотреть на собеседника и осторожно оглядываюсь в поисках видеокамер.

— Все дело в QR-кодах, — мужчина поднимает руку и показывает пальцем на предплечье. — Каждый день компьютер считывал с нас информацию. Сколько это продолжалось? Около года? Представь количество данных, что было передано и обработано.

Пока Седьмой говорит, он не отрывается от экрана в центре пульта. Подхожу ближе и вижу в нём карту рельефа. По ней в разные стороны, как насекомые, расползаются точки. Я догадываюсь, что это те самые автомобили, что находились в контейнерах. Масштаб меняется, и на экране остаётся только одна машина, а вокруг неё огромное множество разных цифр и линий, в которых я ничего не понимаю.

— Так вот, я уверен, — продолжает Седьмой, — что именно на основании данных, которые ежедневно получал компьютер, были распределены роли колонизаторов. Конечно, некоторые обладали очевидными предрасположенностями к чему-либо. Помнишь того амбала на голограмме, что разгружал контейнеры?

— Да… Попай.

— Ты знаешь его имя? — Седьмой бросает на меня удивлённый взгляд.

— Нет… не знаю. Сам придумал. Так что с ним?

— Думаю, в его случае все было изначально понятно, — Седьмой перевёл взгляд обратно на экран. — Но так не со всеми. Ты знаешь, как работают QR-коды?

— Ну… примерно. Я слышал, что они получают информацию об организме с помощью нанороботов…

— Ты прав, но не совсем. Когда человеку наносят QR-код, то в его организм попадает огромное количество наноматериала. Он проникает в каждую клетку нашего тела и даже в нейронную сеть головного мозга. Когда программа считывает данные с QR-кода, ей приходят сведения не только о физическом состоянии организма, но и об эмоциональном. Компьютер получает доступ ко всем мыслям, чувствам и переживаниям. Все данные подвергаются анализу, в результате которого программа узнает о нас в миллиарды раз больше, чем мы сами знаем о себе. Всё это сделано для того, чтобы безошибочно распределять задачи. Поэтому наши роли в этой миссии определены крайне точно. И если выпадет хоть одна шестерёнка, весь механизм перестанет работать. Девятая машина отклонилась от курса, нужна коррекция! Вот тебе и ответ, почему программа никого больше не уничтожит.

Я стараюсь переварить услышанное. Думаю о Бо и о том, что, оказывается, эта чёртова программа знает абсолютно всё. Мысли… чувства.

— Откуда тебе известно всё это? — спрашиваю Седьмого.

— Это моя специальность.

— А как ты узнал, что делать со всем этим? — я указываю на панель управления.

— В моей комнате стоял симулятор, и я проходил на нём персональный инструктаж. Думал, и у тебя такой же. Разве нет?

— Нет.

— Странно, — говорит Седьмой и добавляет:

— Ты так и не ответил. За что тебя посадили?

— Почему тебя это так интересует?

— Все просто, — мужчина пожимает плечами. — Я заметил, что ты не особо разбираешься в технике…

— И как же? — перебиваю я.

— Ну, это видно по твоему выражению лица, — Седьмой на мгновение отвлекается от экрана и смотрит на меня. — На поверхность тебя тоже не послали. А это значит, что управлять спецтехникой ты не умеешь. Девятая машина вернулась на маршрут! Тебя оставили здесь, со мной. Отсюда вопрос — зачем? Все, кто оказался на этом ковчеге — преступники. Но каждый из-них для чего-то нужен. Если понять, кто ты, станет ясно, какая тебе приписана роль…

Какое-то время я медлю с ответом. Не в моих правилах об этом говорить. С другой стороны, очень хочется знать, что я здесь делаю. Теперь ясно, почему Седьмой отсутствовал среди голограмм на видеоинструктаже. Он оператор или что-то вроде того. И я с ним согласен. Меня не случайно оставили здесь. Всё это часть плана, который почему-то не раскрывают нам до конца. Может, оттого весь полёт нам нельзя было говорить друг с другом? И даже смотреть… Я предчувствую, что за всем этим кроется нечто ужасное. Не знаю, что именно, но уверен, что это так.

— Мне дали пожизненное за убийство, — отвечаю я.

Седьмой отводит глаза от экрана и пристально смотрит на меня.

— Это шутка?

— К сожалению, нет…

Мгновение мы молча смотрим друг на друга, а затем Седьмой кидается обратно к пульту и нажимает какие-то кнопки. Я вижу, как нервно дёргается его подбородок.

— Поздно… Все машины уже на станциях… — шепчет он, и я вижу капельки пота, выступившие у него на висках.

— Что происходит?

Седьмой поворачивается ко мне, и его глаза наполнены ужасом.

— Посмотри сюда, — говорит он, указывая на монитор, на котором видно часть ковчега.

— Видишь контейнеры?

— Да…

— А что это за символ, знаешь?

— Не уверен…

— Он обозначает биологическое оружие…

Седьмой хочет сказать что-то ещё, но механический голос перебивает его:

— Время персонального инструктажа, — сообщает программа.

Одновременно с этим загораются световые сигналы. Я зрительно следую за ними и вижу ещё одну панель управления. Она намного меньше той, что у Седьмого, и находится в другой части зала. Тем временем, на всех голографических проекторах возникает изображение Марса со знакомой окружностью.

— Прослушайте инструкцию, — приказывают динамики, и затем продолжают: — Миллионы лет назад на Марсе была жизнь. Всё, что на сегодняшний день от неё осталось — простейшие организмы. Перед процессом колонизации на планету был отправлен зонд для сбора образцов почвы. После того, как образцы доставили на Землю, в них были обнаружены вирусы, несовместимые с человеческой жизнью. Одним из таких вирусов оказался COVID-19, мутировавший в условиях другой планеты. Вирусы стали фактически неубиваемыми. Их удалось уничтожить только после того, как образцы почвы были подвержены специальной обработке, включающей в себя элементы ядерного и биологического оружия. Таким образом стало известно, что прежде, чем создавать первую исследовательскую базу на Марсе, необходимо осуществить предварительную очистку части территорий от вирусов. Было принято решение запустить программу «Ковчег-1». Сложность данной программы состоит в том, что космический аппарат ни при каких условиях не должен вернуться на Землю. И сам ковчег, и его пассажиры могут занести на планету новые вирусы. Основная задача экипажа состоит в расстановке ядерных зарядов и биологического оружия в строго определённом радиусе. После этого надлежит незамедлительно запустить алгоритм уничтожения. Программа «Ковчег-1» включает в себя несколько сотен экспедиций, пока большая часть Марса не будет очищена от вирусов.

Инструктаж подходит к концу, и я пытаюсь осмыслить сказанное. Поднимаю глаза на Седьмого, и вижу в его взгляде отчаяние.

— Я должен был догадаться, — шепчет он. — Вот почему нам не давали общаться. Чтобы никто ничего не понял. Чтобы мы не узнали, что это путь только в один конец…

Седьмой какое-то время смотрит на меня, а затем спрашивает:

— Скажи, что было в твоей комнате?

Вместо ответа я опускаю руку во внутренний карман комбинезона и достаю полароидный снимок. В памяти всплывают слова Бо:

— У меня для тебя хорошая новость… Меня взяли в программу… Меня допустили до полёта…

«Программа „Ковчег-1“ включает в себя несколько сотен экспедиций, пока большая часть планеты не будет очищена от вирусов».

— Нет, — меня охватывает ужас. — Бо…

— Точный состав следующего экипажа ещё не определён, — сообщают динамики.

— Состав следующей экспедиции «Ковчег-1» зависит от того, как завершится текущая. Бо не окажется на следующем ковчеге, если настоящая экспедиция будет завершена.

На мгновение моё лицо растягивается в непроизвольной улыбке. Я думаю, что оказался чертовски прав, когда предполагал, что на ковчеге есть чудовище. Монстр, который растерзает всех нас. Только и не догадывался, что этот монстр — я сам.

Вот какую роль уготовила мне программа… Теперь всё зависит от моего решения. Если я выполню, предписанную мне задачу, Бо не сядет на следующий ковчег. А если не выполню, то её ждёт такая же участь, как и меня…

Подхожу к дальней панели управления, на которую указывают световые индикаторы. На ней всего одна кнопка. Кнопка, которую должен нажать именно я.

Седьмой просит меня не делать этого. Он уверяет, что сможет взломать программу и отправить ковчег обратно. И я верю ему. Только Бо к тому моменту уже будет на пол пути сюда.

Изображение Марса исчезает с голографических проекторов, и теперь там стоит Бо. Она смотрит на меня и грустно улыбается:

— Всё будет хорошо. Я бесконечно верю в тебя, мой милый…