Я слышал, что в начале всего был звук. Мне сложно в это поверить и ещё сложнее представить. Конечно, это не повод отвергать какие-либо идеи, но всё же. Проще понять то, что можно осязать или видеть. В этом убеждены материалисты, так считаю и я. В основе всего лежит материя. Чёткая, структурная и понятная. Но там, где я провёл всю жизнь, люди начинают задаваться и другими вопросами. Хотя трудно назвать кого-то из них идеалистом. Некоторые становятся такими со временем, но лишь до тех пор, пока вновь не оказываются на свободе. Наверное, оттого, что за решёткой свобода и есть основной ориентир, но как только она становится реальной, все идеалы развеиваются, и остаётся лишь грубая песчаная пустошь искалеченных душ. Мне много приходилось о таком размышлять. Об этом я думаю и сейчас, находясь здесь — в зоне проведения специальной военной операции. Месте, где материальное и идеальное сплетаются в единую неразрывную цепь, сдерживающую нас на линии боевого соприкосновения.
Может показаться, что я философ, но это не так. Мне и самому сложно сказать, кто я. Солдат? Боевая единица? А может быть, боевой ноль? Ведь воевать меня не учили, а мир состоит из нулей и единиц. Хотя и это уже неточно, ведь какой-то учёный доказал обратное. Мир — монета, где орёл и решка представляют собой единое целое. По крайней мере, так объяснял в столовой один из заключённых. И хоть сам я в разговоре не участвовал, слушал его внимательно. Надо сказать, такими вопросами задаётся не каждый. Да только если все дни одинаковые, о чём ещё можно думать, раз такая способность тебе дана? Прокручиваешь в голове события, потом пытаешься их забыть, но они кошмарами всплывают тёмной пеной над кипящей водой. Когда всю жизнь находишься взаперти, начинаешь многое воспринимать иначе. И в какие-то моменты даже сложно сказать, жив ты или уже нет. Или... ещё нет.
Слушаю разные разговоры, но всегда держусь в стороне. Или, вернее будет сказать, другие держатся в стороне от меня.
Холодный воздух проникает в лёгкие, а следом горло обжигает сигаретный дым.

— Сорок седьмой, подъём!

Медленно поднимаю голову. Передо мной дежурный с разбросанными по лицу прыщами. Юнец, что старше меня по званию. Хотя званий здесь нет. Так же, как нет и имён.
Я поднимаюсь.
Теперь он смотрит на меня снизу вверх.
— Сорок седьмой, — повторяет дежурный и отдаёт приказ собирать амуницию.
Сорок седьмой. Этот позывной остался у меня с колонии. Надо сказать, что мне он нравится. Символично. А я люблю символизм. Четыре означает смерть. А семь...
Столько человек я убил.

Дежурный всё ещё на меня смотрит, и я читаю в его глазах презрение. Для него я зверь, а может быть, и того хуже. Отребье, не заслуживающее даже того, чтобы дышать. Уверен, он хочет, чтобы меня отправили в первых рядах. Как приманку, наживку, мясо. Ну что ж... С учётом всего, что я сделал, этот путь представляется мне оправданным. Хочется так думать или хотя бы верить...

Дежурный поторапливает меня, и я направляюсь к блиндажам. Наслаждаюсь тем, как под ботинками тихо хрустит земля. Меня окружают осуждённые, прибывшие в зону военной операции. Некоторые из них мне знакомы — тоже из колонии особого режима. Здесь около сотни человек, разбитых на штурмовые отряды и отряды огневой поддержки. Помимо осуждённых, есть и профессионалы: разведчики, сапёры, операторы беспилотных летательных аппаратов.
Возле нашего блиндажа, затаившегося в густом кустарнике и покрытого маскировочной сеткой, собрались солдаты. Когда я подхожу, один из них при виде меня начинает улыбаться и подзывает, взмахнув рукой.
— Седьмой! — кричит он. — Иди сюда!
Остальные с удивлением смотрят на него. Некоторые кидают в мою сторону косые взгляды, чтобы убедиться, действительно ли приветствие предназначается мне. Насколько я помню, этот парень — из колонии-поселения. Мошенничество или что-то вроде того. Тот ещё фрукт. Его здесь так и прозвали. Он вроде хотел себе другой позывной, но что-то не прижилось.
— Сорок седьмой... — поправляю я, делая ударение на первое слово, но Фрукт, не обращая внимания, указывает на вещи, разложенные на земле. — Зацени, какую снарягу нам подогнали. А жрачка какая!
Он показывает на индивидуальные наборы питания.
— Картофельный суп с фрикадельками есть, прикинь! — Фрукт поднимает одну из банок и подкидывает её в руке. — Ну чё, пакуемся?
Я смотрю, как Фрукт складывает в рюкзак еду. Его движения судорожные и нервные, словно он быстрее хочет покончить с этим. Улыбка застыла гримасой на его лице, и теперь она напоминает маску. Маску, скрывающую страх. Мне хочется как-то подбодрить его, но я не нахожу для этого слов. Молча беру рюкзак и тоже начинаю складывать в него вещи.
— Седьмой, — тихо произносит Фрукт, распределяя по подсумкам гранаты и магазины. — Говорят, этим вечером здесь будет Валькирия...
Фрукт ждёт от меня ответа, но я молчу.

Валькирия... Я здесь недолго, но слышал о ней не раз. Только мне не особо верится в реальность её существования. Скорее всего, Валькирия — очередная легенда для поддержания морального духа бойцов, большинства из которых завтра уже не станет. После штурма никто и не скажет, реальна она или нет. Приедет завтра или, быть может, была вчера. Женский дух, дева, парящая над полями сражений, призывающая души погибших идти за ней. Но Валькирии существуют лишь в сказках, а сказки закончились уже давно. Для меня же никогда и не начинались. Теперь мы здесь, и пора бы это уже понять.
Сворачиваю термобельё и убираю в рюкзак. Нам нужна не Валькирия, а Фортуна. Достаю из кармана куртки шеврон с надписью «Спаси и сохрани», который вчера мне дал волонтёр-священник, и прикрепляю на рукав. Теперь только я и Бог, или, как говорят здесь, солдат удачи. А Валькирия... Нет. Верить в такое я уже давно перестал. Пара запасных ботинок. Тёплые носки. Горелка. Нож.

Когда вещи собраны, командир собирает роту и нарезает задачи. Все внимательно его слушают, а я всматриваюсь в лица собравшихся здесь людей. Мне это кажется важным. Хочу знать, кто будет рядом в момент сражения, где ценой ошибки может стать моя жизнь. Хотя это не самая большая утрата, ведь с детства меня сопровождала Фемида, с трудом удерживающая тяжёлые чаши в руках.
В глазах окружающих меня людей я вижу огонь. Они верят, что обретут свободу. Жизнь —единственное, что у них осталось. Но у каждого здесь, как и у всех, она всего лишь одна. Конечно, это несправедливо. Предусмотрительнее было бы дать им несколько про запас. Пусть и не девять, как у котов, но хотя бы две или три. Но что есть, то есть. Присутствующим грех жаловаться. Свой второй шанс они уже получили.
Командир говорит о том, что наше подразделение создано для прорыва наиболее сложных участков обороны врага. Наступление начнётся с восходом. Заходить будем малыми группами по три-четыре бойца со стороны солнца. Основная задача — это захват и удержание позиций противника.
— Что с мирняком? — раздаётся из толпы вопрос.
— Спасать, ясен хрен! — отчеканивает командир. — За что же бьёмся!
Рота отвечает одобрительным гулом, а я наблюдаю за солнечным светом, едва пробивающимся сквозь облака. Прохладные порывы ветра кусают кожу, и я стараюсь воспринять каждое уходящее мгновение. Кто-то поблизости рассказывает, что ожидает его на большой земле, и я отхожу, чтобы не слышать этого. Меня там не ждёт никто.

В рядах солдат вдруг начинается какое-то оживление. Меня охватывает тревога. Пытаюсь найти взглядом Фрукта, но он затерялся в толпе.
— Валькирия, Валькирия, — доносится до меня шёпот, и я инстинктивно поднимаю голову вверх, словно она действительно должна снизойти с небес. Мгновенно образуется толпа, и раздаётся шум. Кто-то хлопает в ладоши, а кто-то кричит. И до меня долетает звук.
Звук, подобный которому ранее я никогда не слышал. Прекрасный голос, не содержащий слов. Он пронзает пространство обворожительной песней сирен и незримыми крючками цепляет меня и тянет к его источнику. И даже если бы я захотел воспротивиться этой силе, то вряд ли бы смог.

Звук набирает силу, и я прокладываю путь сквозь толпу. Некоторые недовольно ворчат, но при виде меня отходят в сторону. В толпе замечаю Фрукта. Его оттеснили несколько крепких парней, и он тщетно пытается что-то высмотреть из-за их широких спин. Хватаю Фрукта за рукав и увлекаю за собой. Никто не осмеливается преградить нам дорогу.
Мы оказываемся в первом ряду, и мне достаточно одного лишь взгляда, чтобы понять: передо мной Валькирия и всё, что говорили, правда. И хоть крыльев за её спиной не видно, я знаю, что это действительно она. Прекрасная дева, спустившаяся к нам с небес.
В руках Валькирия держит скрипку, а её смычок быстрыми и точными движениями рассекает воздух. Её чёрные волосы отливают сталью, а прекрасные глаза горят чёрным огнём. С натянутых струн слетают звуки и пулями пронзают пространство. Они проникают прямо в меня, и я чувствую, как замирает сердце, а вместе с ним — и весь окружающий мир. Ветер. Облака. И даже последние солнечные лучи. Словно во сне, поворачиваю голову и вижу, что все вокруг застыли точно так же, как и я. Будто сотни змей взвились над головой Медузы Горгоны и всех нас разом обратили в камень.
Затаив дыхание, я наблюдаю за движениями Валькирии и плавными изгибами её тела, за тем, как она, продолжая играть, изящно переступает с ноги на ногу. Мне представляется, что передо мной живая скульптура, сошедшая с древнего мраморного постамента. Произведение искусства, такое же изысканное, как и музыка, которая рождается в движениях смычка. И если в самом начале был звук, то принадлежал он скрипке.
Звучание становится выше, и вместе с ним я чувствую, как моя душа тоже стремится вверх — туда, где обитают ангелы. И хоть всегда я думал, что мне уготован ад, теперь начинаю верить, что Валькирия способна изменить и это. Она проходит мимо меня, и я улавливаю тонкий аромат её тела. Ко мне внезапно приходит осознание того, что она реальна. Так же реальна, как и все мы, оказавшиеся здесь. Богиня, но из плоти и крови. А значит, и её кровь может пролиться на эту землю. От одной этой мысли голова идёт кругом, и вдруг взгляд Валькирии замирает на мне, словно она может слышать, о чём я думаю. Но стоит ли этому удивляться? Ведь она — богиня, а богам свойственно читать мысли смертных.

Заглядываю в её бездонные чёрные глаза, но сразу опускаю взгляд. То ли оттого, что не считаю себя вправе в них смотреть, то ли потому, что боюсь: Валькирия увидит, кто на самом деле перед ней стоит. Убийца, недостойный музыки, которую она играет.
Делаю над собой усилие и поднимаю взгляд. Валькирия по-прежнему смотрит на меня, и на её глазах я замечаю слёзы. И до меня доходит. Валькирии неважно, кто перед ней. Для неё нет хороших или плохих. Она смотрит на нас и видит не преступников или отбросов общества, а мужчин... Людей.

Мы здесь — на рубеже миров. В огненных водах Пучай-реки, протекающей между царством живых и мёртвых. Только это для неё и важно. А музыка — слёзы, которые она по нам проливает, последние звуки жизни, ведь дальше звучать будет только смерть.
Грудь заполняется теплом. Впервые в жизни кто-то делает что-то для меня. Видит во мне человека. А человек, как известно, боится смерти. Даже тот, кто страстно её желает. Поэтому прекрасная Валькирия здесь. Играет для тех, к кому жизнь оказалась не особо добра. Она понимает, что люди, которые стоят перед ней, вероятно, больше стоять не будут. И её музыка, проникая в каждого, освещает самые потаённые уголки души. Все же слышат и чувствуют её по-своему. Для кого-то это нить Ариадны, дающая надежду и указывающая путь домой. Для меня — колыбельная, похожая на ту, что перед сном напевала мать. Только эта колыбельная укладывает меня в могилу.

Валькирия пристально вглядывается в меня, её глаза немного сужаются, словно она действительно может читать мысли, и вдруг опускает скрипку. Музыка прерывается так резко, что повисает гробовая тишина. Валькирия достаёт из кармана флиски маркер и смотрит на мой шеврон.
— Спаси и сохрани, — одними губами произносит Валькирия и ставит на нём свою подпись.
«Спаси и сохрани», — повторяет из воспоминаний мама, и, как наяву, я чувствую прикосновение её руки. Лица окружающих исчезают, будто перед представлением гаснет свет. Возникает ощущение, что я проваливаюсь в сон. Цвета и запахи растворяются в образовавшемся сумраке, и мама читает перед сном молитву. Так она делает каждый вечер, а перед уходом целует в лоб. «Ничего не бойся», — шепчет она, и я всякий раз прошу остаться ещё ненадолго. Засыпаю под мамин голос, звучание которого напоминает скрипку.

Эта мысль возвращает меня к Валькирии. Разглядываю её длинные ресницы, бархатистую нежную кожу. Вдыхаю исходящий от неё аромат. Она самая совершенная женщина из всех, что мне приходилось видеть. И становится предельно ясно: я здесь для того, чтобы она жила.

Валькирия...

Говорят, что она появляется неожиданно и так же внезапно растворяется в густом сумраке холодных дней. И это правда. Она исчезла, и единственное, что не даёт усомниться в её реальности, — тонкие звуки скрипки, что тихим дыханием продолжают звучать в голове, и прикосновения матери, воспоминания о которых, как мне казалось, утрачены уже давно. Валькирия вернула меня в прошлое, и теперь хочется остаться в нём как можно дольше. «Обещай, что не будешь бояться», — шепчет мама и улыбается. «Обещаю», — тихо отвечаю я.

— Пора выступать! — голос командира звучит как набат, но доносится откуда-то издалека. Голос матери в голове не стихает до тех пор, пока кто-то не начинает тянуть меня за рукав.
— Седьмой! Седьмой!
Фрукт обеспокоенно смотрит на меня, и я не сразу осознаю, где нахожусь.
— Седьмой, ты как? С тобой всё в порядке?
Мне сложно дать однозначный ответ. Разве может что-то сейчас быть в порядке? Солнце уже скрылось, и рота распределяется по машинам. Я хотел бы прокатиться на мотоцикле или чём-то подобном, но водить их не умею. Нахожу себе место в кузове старого грузовика. Фрукт оказывается рядом со мной.
— Будете работать в тройке, — говорит взводный, указывая на нас с Фруктом и ещё одного бойца, позывной которого — Скальпель. Я знаю его по колонии. Торговля оружием. Похищение. Вымогательство. Убийство. Меня взводный назначает старшим. Молча обмениваемся взглядами и ещё раз проверяем снарягу. Вроде всё есть. И гранаты. И магазины. У Скальпеля возле ног лежит ручной гранатомёт или, как здесь его называют, дудка. Рядом рюкзак со сложенными в него снарядами.
— Корм для слонов, — с ухмылкой говорит Скальпель, проследив за направлением моего взгляда, а затем обращается к Фрукту. — Выстрелы на тебе.
Замечаю, как у Фрукта округляются глаза.
— Чё, ссышь, девица?
Фрукт вздрагивает.
— Не обращай внимания, — говорю я. — И держись поближе.
— Седьмой. — Голос Фрукта дрожит. — Мне кажется, что мы не вернёмся.
— Кто знает... — отвечаю я. — В детстве мне сказали, что я никогда не покину стены тюрьмы... Как видишь, они ошиблись.
Фрукт кладёт руку мне на плечо.
— А знаешь, Седьмой, — говорит он, — ты прав! У меня есть одна мечта, и я собираюсь её осуществить!
«Правильно, — думаю я. — Лучше мечтай. Унывать перед смертью точно не стоит».
— Я хочу открыть пивоварню! — продолжает Фрукт, и его лицо растягивается в улыбке. — Буду варить там пиво. Пробовать всякие-разные сорта. Примусь за дело, как только вернёмся. Угощу тебя кружечкой тёмного эля...
— Скорее лошадиной мочой, — усмехается Скальпель. — Пивоварню он откроет. А чего ж не ликёро-водочный? Ты себя-то видел? Вернётся он...
— Заткни-ка пасть, — говорю я, и машины трогаются.
Начинается тряска. Такая, что приходится держаться изо всех сил, чтобы не выпасть. Ночные тени сползаются со всех сторон, и почти ничего не видно. Смотрю на Фрукта, но не вижу его лица. Колючие ветви елей то и дело царапают кожу, и я вынужден держаться за кузов только одной рукой, чтобы прикрывать лицо. Рёв моторов разрывает ночную тишину, смешиваясь с шелестом листвы и треском ветвей. Колёса подпрыгивают на корнях, и каким-то непонятным образом водитель умудряется объезжать чёрные, почти невидимые в темноте, стволы. Деревья остаются позади, как и многое другое. Думаю о том, что они будут стоять здесь ещё очень долго; мы же, люди, движемся вперёд так стремительно, что наше время иссякает неумолимо быстро. Хотя определить траекторию этого движения весьма сложно. Вперёд или всё же назад... Говорят, история — это спираль; мне же думается, всему виной обман зрения. Она вращается, и понять, в какую сторону, невозможно. Да и как определил великий учёный, всё относительно.

Фрукт прижимается ко мне, и я ощущаю, что он дрожит всем телом. Надеюсь, от холода, а не от страха. Ведь если испугался — уже проиграл. Это я знаю точно. Осознал в первые дни, как попал в колонию — специальное учебно-воспитательное учреждение. Мне было всего одиннадцать, и в тот момент моя жизнь закончилась. И если бы тогда я уже прочёл Данте, то не усомнился бы в том, что попал в ад. Вряд ли бы я понял, за что мне уготована такая участь, но перепутать то место нельзя было ни с чем. Двухъярусные койки с прутьями, бритые головы, тяжёлые пустые взгляды.

Машина подпрыгивает на очередной кочке, и я ударяюсь локтем о борт кузова. Разряд тока пронзает руку. В памяти всплывает первая ночь.
— Эй, придурок, вставай! — доносится до меня тихий и нездорово хриплый для ребёнка голос. Внутри всё сжимается, так как я понимаю, что эта фраза адресована мне. Делаю вид, что сплю, но с меня сдёргивают одеяло и скидывают на пол. На тело и голову обрушивается град ударов.
— Давай забьём его! — звучит чей-то насмешливый голос. Становится жутко от осознания, что для них это всего лишь забава. Думаю, что это конец, но почему-то испытываю облегчение.

Машины останавливаются, и мгновенно повисает тишина. Спускаемся на землю и ждём, пока к нам подойдёт взводный. Холодно и темно. Изо рта при дыхании вырывается пар. Помимо нас, здесь ещё около пяти малых групп. Скальпель закидывает дудку за спину и указывает Фрукту на рюкзак со снарядами.
— Выстрелы не забудь, малой.
Фрукт с опаской косится на него, и по его взгляду понятно, что такая компания несильно ему по душе. Хотя я в этой обстановке больше полагаюсь на Скальпеля, чем на Фрукта.
— Итак, — говорит взводный, оказываясь возле нас. — Держите связь внутри группы. Старший слушает, что говорю я, и передаёт остальным. Задачу вы знаете. Как именно её выполнять, решаете по обстановке. Ваш сектор на электронных картах, направление задано. В чужие сектора без приказа не лезть. Выдвигайтесь на штурмовую позицию и ждите сигнала.
При этих словах взводный смотрит в сторону, не на нас. Словно перед ним никого нет — лишь призраки, которые вскоре навсегда исчезнут.
Мы долго идём молча, но, уверен, думаем об одном. Когда лес заканчивается, перед нами оказывается дорога. За ней поле, и тёмные силуэты деревенских домов. Выходить из чащи сейчас нельзя. Мы ложимся на землю и ждём сигнала.
Вот и всё. Последние мгновения. Скальпель достаёт сигарету, но я ударяю его по рукам.
— Идиот! Нельзя курить!
Глаза Скальпеля заполняются яростью. Я ощущаю её так же явно, как холод давящего на кожу лезвия.

Именно такое мне приставили к шее в первую ночь в специальном учреждении. Кто-то схватил меня за лоб и с силой запрокинул голову. Я хотел вырваться, но почувствовал, как что-то острое и холодное прижалось к горлу. Глаза заливала кровь, и сквозь пелену я пытался запомнить лица собравшихся вокруг меня. В тот момент я дал себе клятву, что если вдруг не умру, то больше никто не посмеет так со мной обращаться. И назло всем, кто был в ту минуту там, в комнату зашёл надзиратель.

Скальпель убирает сигарету и отворачивается в сторону дороги. Опускает на глаза тепляк.
— Что видно?
— Пока ничё, тихо.
— Бронетехника есть?
— Не, не видать...
— А дроны?
— Их чё увидишь?
Ощущаю исходящий от земли холод, и в голову приходит мысль, что вскоре она станет моей постелью. Ледяной кроватью, с которой уже никогда не встать. Раздаётся шуршание рации, и звучит искажённый помехами голос взводного:
— Начинаем!
Воздух наполняется жужжанием дронов, и я вижу, как «птички» устремляются к находящимся впереди домам. Первое, что чувствую, как удары сердца разгоняют кровь.

Электронная карта на моём телефоне указывает сектор, в котором нам предстоит работать. В нём находится около шести частных жилых построек.
Горизонт окрашивается бледно-розовыми тонами, и тени длинными языками тянутся по земле. Короткими перебежками мы продвигаемся в сторону строений, периодически находя укрытия. Бетонные блоки, канавы, поваленные деревья. Всё происходящее не кажется мне реальным.
Дома уже близко, ноги вязнут в сырой земле. Кажется, что удастся подойти незамеченными, но раздаются первые выстрелы, а затем обрушивается шквал огня.
— Ложись! — собственный голос звучит словно издалека.
Падаю на землю. Где-то впереди пулемёт, но кто и откуда стреляет — неясно.
— Эй! — кричит Скальпель. — Туда!
Он указывает на бетонные плиты в нескольких метрах от нас.
Мы начинаем ползти к ним, и вдруг я замечаю, что Фрукта нет. Оборачиваюсь и вижу, что он так и остался на месте. Ползу обратно и хватаю его за рукав.
— Какого чёрта! Давай за нами!
— Седьмой... — Губы Фрукта дрожат, и я с трудом разбираю слова. — Я не могу...
Очередь пулемёта не утихает. Это напоминает удары швейной машинки, иглы которой нас всех способны пригвоздить к земле. Встряхиваю головой, чтобы отогнать эти мысли, и сжимаю запястье Фрукта.
— Слушай меня! — Я смотрю ему прямо в глаза. — Представь, что ты уже мёртв и терять нечего! Поэтому выбрось всё из головы и просто повторяй за мной. Каждое движение!
Фрукт смотрит на меня обезумевшим взглядом, но кивает трясущейся головой. Я разворачиваюсь и вновь ползу к бетонным плитам, где нас уже ожидает Скальпель.
— Чё, загорали? — спрашивает он, ухмыляясь, когда мы оказываемся в укрытии.
— Слушай сюда! — Я хватаю Фрукта за шиворот. — Ещё что-то подобное, и я сам тебя застрелю. Понял?!
Глаза Фрукта наполняются ужасом. Как же мне знаком этот взгляд. Так на меня смотрел надзиратель в исправительном учреждении наутро второго дня. Я знал, что те, кто избил меня в первую ночь, собираются закончить начатое, и твёрдо решил сдержать данное самому себе обещание. Днём я стащил из кабинета труда металлический брусок и спрятал его под подушкой. Когда погас свет и наступила тишина, я лежал неподвижно, вслушиваясь в каждый звук. «Обещай, что не будешь бояться», — сказала мама. «Я не боюсь, — ответил я. — Не боюсь».
Однако это было не так.

Кто-то в детстве страшится темноты, я же боялся тех, кто скрывается в её глубинах. Монстров, от которых раньше защищали мамины молитвы. Я пытался вспомнить хотя бы одну из них, но почему-то не смог. Мамы больше не было, и в ту ночь монстры пришли за мной. Они думали, что я сплю, но я не спал. Они приближались ко мне, а я всё сильнее сжимал в руке твёрдый холодный предмет. Как и в первую ночь, они сорвали с меня одеяло, но я уже знал, что сделаю, и первым нанёс удар. Что-то хрустнуло, и один из них издал тихий, сдавленный хрип. Затем началась схватка. Кроме силуэтов, я ничего не видел. Бил ещё и ещё. Они пытались ударить в ответ, но я не чувствовал их ударов. Молчал и не издавал ни звука, только поднимал и опускал брусок, ощущая, как что-то тёплое стекает по моим рукам. Затем всё стихло. Монстры исчезли, словно никогда и не существовали.
Я лёг на кровать и уснул. Так крепко, как ещё никогда не спал. Я знал, что больше монстры меня не тронут.
Утром поднялся шум. Меня схватили, и первое, что я увидел, — взгляд. Такой же, как и сейчас у Фрукта. Надзиратель смотрел на меня, словно видел перед собой чудовище. Наверное, для него я таким и был. Что-то с глухим стуком упало. Я опустил взгляд. На полу, рядом с обезображенными телами, лежал тёмный, измазанный кровью металлический брусок.

Над нами пролетают дроны, а затем раздаются взрывы. Пулемёт затихает.
— Вроде они и без нас ничё справляются, — замечает Скальпель.
В чём-то он прав. Будущее, описанное в книгах, настало. Это война не людей, а дронов.
— Идём дальше, — говорю я и первым покидаю укрытие. Со всех сторон звучат выстрелы. Вдалеке — взрывы. Воздух наполняется запахом гари.
— Нам туда! — указываю на ближайший дом. В окне замечаю движение и открываю огонь. Попал или нет — не знаю. Стрелять в тюрьме не учили. Из-за веса снаряги двигаюсь слишком медленно, а с учётом моих габаритов я отличная мишень для врага. Следующим укрытием становится почти развалившаяся кирпичная кладка. Только оказываюсь за ней, как пули ударяют с обратной стороны. Скальпель высовывается и открывает ответный огонь.
— В вашу сторону движется слон! — раздаётся из рации голос взводного.
— О, это по моей части! — восклицает Скальпель.
Он опускает автомат, и в его руках оказывается дудка.
— Давай морковку, — кричит Скальпель, и Фрукт протягивает ему снаряд. — Прикрой меня!
Ветер усиливается, и я замечаю, что по земле начинает стелиться белая дымка. Слева от нас, метрах в ста, замечаю ещё одну группу наших. Они, так же как и мы, перемещаются от укрытия к укрытию. И вдруг воздух сотрясает оглушительный взрыв, и на том самом месте, где только что были люди, возникает огненное облако, которое сразу же поглощает взметнувшаяся от земли пыль. Её клубы вместе с дымом взметаются вверх, и я инстинктивно падаю на землю.
Скальпель закидывает на плечо РПГ, высовывается из укрытия, но в тот же момент падает. В клубах пыли, долетевших до нас, я вижу, что его лицо искажено от боли.
— Сука, снайпер! — сквозь зубы шепчет он, прижимая ладонь к плечу.
— У нас трёхсотый! — кричу я, опуская голову к рации.
— Кто? — доносится в ответ вопрос взводного.
— Скальпель!
— Танк нужно уничтожить любой ценой! — говорит командир.
Я тяну руку к гранатомёту, но Скальпель перехватывает моё запястье.
— Даже не думай! — рычит он. — Всегда мечтал это сделать. Лучше прикрой меня!
— Я прикрою! — раздаётся из-за спины голос Фрукта. Оборачиваюсь и вижу его бледное, как у мертвеца, лицо.
— Ты уверен? — спрашиваю я.
Фрукт кивает.
Скальпель, морщась от боли, вновь взваливает на плечо РПГ и поворачивается к Фрукту:
— По команде начинай огонь. Целься в окна! Тварь на втором этаже!
Вновь раздаётся оглушительный взрыв, и я чувствую, как сотрясается под ногами земля.
— Насыпай! — кричит Скальпель.

Фрукт высовывается из укрытия и открывает огонь. Звук автомата оглушает меня, и сквозь него мне слышатся звуки скрипки. Они тянутся ко мне то ли из прошлого, то ли из будущего, и я вспоминаю Валькирию. Её густые чёрные волосы, изящные черты лица.
Скальпель встаёт, удерживая на плече гранатомёт, и его глаза сверкают так, будто перед ним сказочная пещера, полная драгоценных камней. Рот открыт, губы искривлены в дикой ухмылке, и палец давит на спусковой крючок. Снаряд с оглушительным рёвом вырывается из ствола, и время замирает, словно испуганный загнанный зверь.
Тем временем я достаю из рюкзака второй снаряд, но раздаётся взрыв. Такой силы, что кирпичная кладка, за которой мы находимся, начинает трещать. Скальпель едва успевает пригнуться, и по его взгляду понимаю, что второй снаряд не потребуется.
— Попал! — кричит он. — С первого раза попал! Прямо под башню!
Над нашими головами пролетают дроны, и вскоре вновь разносятся взрывы. Скальпель опускает РПГ на землю и блаженно улыбается.
— Красота! — говорит он и закуривает.
Хочу сделать ему замечание, но вижу тёмное пятно на его плече и понимаю, что сейчас не время.
— Ну чё, старший, — говорит он, сжимая в зубах сигарету. — Дальше не пройти. Там грёбаный снайпер. Может, и в него шарахнуть из дудки?
— Нельзя. Вдруг там мирняк...
Скальпель пожимает плечами, и мне в голову приходит решение.
— Вы двое прикроете меня отсюда, — говорю я, сбрасывая рюкзак и снимая с плеча автомат.
— Ты что делаешь?! — Фрукт смотрит на меня в изумлении.
— То, что умею лучше всего. — Я достаю из-за пояса нож. — Огонь по моей команде!
Отдаю приказ и под звуки выстрелов своих товарищей скрываюсь в высокой траве. Переползаю от одного укрытия к другому. Вскоре оказываюсь возле забора дома, где, как сказал Скальпель, засел снайпер. Справа, кроме леса, ничего нет, поэтому с этой стороны есть шанс пробраться незамеченным. Сколько внутри врагов — неизвестно, но у них всего лишь автоматы, а у меня нож. В моих руках это оружие куда страшнее. На двери может быть растяжка, поэтому мне нужны окна. Несколько из них располагаются как раз со стороны леса. Сжимая зубами нож, хватаюсь за откос, подтягиваюсь и смотрю в окно. Никого. Выбиваю раму и забираюсь внутрь. Судя по разбитой кровати, я оказался в спальне. Повсюду разбросаны вещи и обломки мебели, но времени изучать обстановку у меня нет. Подбегаю к межкомнатной двери и прижимаюсь возле неё к стене. Вскоре дверь раскрывается, но вошедший сразу меня не замечает. Этого достаточно. Нож, подобно смычку, рассекает горло, и я чувствую на руках знакомое мне тепло. Аккуратно опускаю тело на пол и прислушиваюсь. Тишина. Выглядываю и вижу узкий коридор — он ведёт к входной двери, под которой, как я и предполагал, установлена растяжка. Справа от неё лестница, ведущая наверх. В голове возникает план.
Достаю гранату, выдёргиваю чеку и кидаю к выходу. Четыре, три, два, один. Зажимаю уши, раздаётся взрыв. Следом за ним — второй. Пробкой вылетает входная дверь, и сквозь столпы пыли нехотя пробивается дневной свет. Сверху раздаются шаги, и я снимаю с убитого автомат. Быстро проверяю магазин и вставляю обратно. Спускаются две фигуры, и я открываю по ним огонь. Тела с грохотом исчезают в ещё не осевших клубах пыли.

— Ты убил троих! — кричит надзиратель и бьёт меня по лицу. Я падаю на пол и стараюсь сдержать слёзы. В комнате находятся ещё какие-то люди, но я не смотрю на них. Поднимаюсь, но надзиратель хватает меня за шиворот и кидает в стену.
— Троих! — продолжает орать он.
Ударяюсь затылком и чувствую, как щёки обжигают слёзы. Глаза надзирателя сужены от гнева, отчего он похож на ощетинившегося пса.
— Ты сдохнешь в тюрьме, выродок, надеюсь, ты понимаешь это?!
Мне хочется ему возразить. Я же убивал не людей, а монстров. Но разве может одиннадцатилетний ребёнок объяснить разницу между людьми и монстрами? Разве может ребёнок объяснить, что всего лишь выполнял обещание, данное самому себе и маме?

Кладу автомат на пол и вновь достаю нож. Неслышно пересекаю коридор и быстро поднимаюсь по лестнице. Стук сердца барабаном заглушает все прочие звуки. Я оказываюсь на втором этаже. Воздух наполнен пылью, но мне это только на руку. Справа две двери, и в одной из них должен быть снайпер, если он не сбежал раньше. Обе они открыты. Напрягаю слух и понимаю, что в ближайшей комнате кто-то есть. Останавливаюсь рядом с входом и наклоняю голову к рации.
— По команде направляйтесь ко мне!
Знаю, что тот, кто в комнате, меня услышал. Теперь остаётся лишь ждать. Вариантов у него только два. Оставаться у окна или идти ко мне. И в том и в другом случае он уже проиграл. Тихо скрипят под ногами доски, и дыхание моё замирает.
«Бандерлоги ближе, — вспыхивает призрачное детское воспоминание, — ещё ближе».
Дуло автомата возникает из дверного проёма внезапно, но не настолько быстро, чтобы дать ему хотя бы малейший шанс. Перехватываю ствол, отвожу в сторону, и лезвие ножа, не хуже пули, протыкает трахею.
— Чисто! — передаю я, обследуя второй этаж. — Направляйтесь ко мне по команде.
Поднимаю автомат и подхожу к окну.
— Пошёл! Пошёл! Пошёл! — передаю в рацию и открываю огонь, краем глаза наблюдая, как Скальпель и Фрукт направляются в мою сторону.
— Ты как? — спрашиваю Скальпеля, когда мы все собираемся на первом этаже.
— Жить буду, — говорит он, хотя лицо его сильно побледнело. — Дудку бросил. Сил нет тащить.
— А ты? — обращаюсь к Фрукту.
Фрукт в ответ как-то неловко кивает и смотрит на разбросанные по полу тела.
— И всех ты убил ножом? — спрашивает он.
Хотелось бы ответить, что это так, но не стану же я врать другу. Ловлю себя на мысли, что впервые в жизни кого-то называю другом, хоть и не произношу этого вслух. Но мысли часто намного ценнее слов.
— Уважуха... — говорит Скальпель, осматриваясь. — Ты, конечно, реально псих.
Хочется сказать, что от психа слышу, но понимаю, что для него это комплимент. Скальпель восхищается мной, и, видимо, только такой, как он, на это способен.

Вот ведь как всё меняется. Вспоминаю ужас и отвращение в глазах надзирателя и непроизвольно сравниваю их с восхищением Скальпеля. Парадокс. Ирония. Как ещё это можно назвать? У Бога прекрасное чувство юмора, этого у него не отнять.

Выстрелы заставляют нас пригнуться.
— Враг идёт в наступление! — сообщает взводный по рации. — Если не успеет подойти подкрепление и вас окружат, вызывайте на себя артобстрел.
Мы переглядываемся.
— Я не умру в западне как крыса, — шепчет сквозь зубы Скальпель. — Лучше уж заберу пару-тройку сволочей с собой.
— Здесь оставаться нельзя, — соглашаюсь я. — Выходим с другой стороны. Скальпель, наверху остался винторез. Прикрой нас, пока мы не доберёмся до следующего дома. Дальше к нам.
Скальпель медлит, и я думаю, что он станет спорить, но он только покачивает головой.
— Давай, Сорок седьмой. До встречи... — Скальпель хлопает меня по плечу и ухмыляется, как обычно, одними уголками губ. — Только на этот раз всё же захвати с собой ствол.
И потом, обращаясь к Фрукту, добавляет:
— А ты, малой... Удачи тебе с пивом.

Возникает чувство, что больше я его не увижу. Стараюсь запомнить лицо Скальпеля в деталях. Он отворачивается и поднимается наверх. Видно, что каждое движение даётся ему с трудом.
Фрукт хочет что-то сказать, но я указываю ему в сторону, откуда я зашёл.
— Выходим оттуда. Со стороны леса никого нет. Бежим до следующего здания, дальше по обстоятельствам. Скальпель, ты готов?
Последний вопрос бросаю в рацию.
— Так точно, старший! Тут туман поднялся. Вам на руку, идите!
Покидаем здание через окно. По дороге я поднимаю вражеский автомат, но патронов в магазине немного.
Ветер действительно нагнал туман. Значит, дроны противника не смогут нас засечь, но и от наших никакого толка. Сражение дронов окончено, начинается война людей.
Повсюду грохочут выстрелы, и в тумане разобрать что-либо довольно сложно. Следующий дом уже близко, и я прикладываю губы к рации.
— Скальпель, что там?
И тут позади раздаётся хлопок. Меня отбрасывает на землю, и я ударяюсь головой обо что-то твёрдое. Перед глазами всё плывёт, а звуки перемешиваются в густую нечёткую массу, через которую я различаю крик. Из рации доносится голос Скальпеля, но я не в состоянии разобрать слова. Оглядываюсь, но ничего не вижу. Туман, смешиваясь с пылью, укутывает меня плотной пеленой.
— Фрукт! — кричу я, не думая о том, что делать этого никак нельзя. Слышу стоны и ползу в их направлении. Вслепую шарю руками по сырой земле, с трудом унимая дрожь. Кончики пальцев нащупывают грубую ткань одежды и инстинктивно её сжимают.
— Фрукт! Фрукт! — пыль режет глаза, и я всё ещё не могу ничего разглядеть.
В ответ доносятся лишь нечленораздельные звуки, и сердце от этого замирает.
— Фрукт... Фрукт! Что с тобой?
Пыль оседает, и в груди возникает ком ужаса.
— Что там у вас?! — кричит из рации Скальпель.
— Фрукт ранен... — В оцепенении смотрю на оторванную ногу друга. — Лепесток.
Поблизости раздаются выстрелы и вырывают меня из ступора. Нужно срочно наложить жгут, иначе он истечёт кровью, но времени на это нет. В противном случае погибнем оба.
— Уходите оттуда! — кричит Скальпель.
Хватаю Фрукта и, не обращая внимания на крики, волочу за собой к ближайшему дому.
— Зажми рану руками! — кричу я.
— Не могу... — стонет Фрукт.
— Зажимай!
Туман стелется по земле, и видимость улучшается. Из-за дома, к которому мы направляемся, возникает чья-то фигура, но я тащу Фрукта и поднять автомат не успеваю. Раздаётся выстрел, и фигура, вздрогнув, замирает, после чего растворяется в белом мареве.
— Видал как? — звучит из рации голос Скальпеля, и в это же мгновение пространство сотрясает грохот. Взрыв такой силы, что я вновь оказываюсь на земле. Сверху летят обломки, и я прикрываю Фрукта. На месте дома, из которого мы вышли, — чёрное облако дыма.
— Скальпель! — кричу я, но рация в ответ молчит.

Скальпель мёртв. И если прямо сейчас не перетянуть Фрукту ногу, он тоже. Обыскиваю Фрукта, но не нахожу у него аптечки. Как же так?! Выхватываю из подсумка собственный жгут и обтягиваю вокруг лохмотьев ткани. Нужно уходить.
Взваливаю Фрукта себе на плечи. Глаза его закатились, и кажется, что он без сознания. Сейчас это, может, и к лучшему. Останавливаюсь у входа в дом: если там кто-то есть, то на этом наше пребывание на свободе подойдёт к концу. Опускаю Фрукта возле стены. Подбегаю к двери, вышибаю её ударом ноги и сразу отхожу в сторону. Ожидаю, что прогремит взрыв от растяжки, но проходят заветные четыре секунды и ничего не происходит. Поднимаю Фрукта, втаскиваю в дом и закрываю за нами дверь. Оборачиваюсь — и передо мной оказывается облачённая в камуфляж фигура. Инстинкт убийцы срабатывает куда быстрее всех остальных. Рука выхватывает из-за пояса нож и молниеносно наносит удар. Лезвие по рукоять погружается в надплечье. И только тогда понимаю, что человек передо мной безоружен. Воздух замирает в лёгких, а во рту резко возникает горечь. По телу разносятся разряды тока. Мир распадается на атомы, и я оказываюсь в квартире, где когда-то жил.

Отец вернулся домой пьяным и снова избивает мать. Она закрывает лицо руками, но его удары сильнее, чем когда-либо прежде. Отец не останавливается, а мама кричит, чтобы я уходил. Пытаюсь оттащить отца и вижу, что мамино красивое лицо изменилось до неузнаваемости. Её веки приподнимаются, и затуманенный взгляд падает на меня.
«Спаси и сохрани», — беззвучно срывается с её уст.

— Мама, нет!
Взмахом руки отец отшвыривает меня. Падая, замечаю на полу кухонный нож, который, видимо, упал со стола. Мама больше не двигается, и её одежда покрыта пятнами крови. Нож оказывается в моей руке, хотя не успеваю понять, как именно это произошло. Свет перед глазами меркнет, а в следующее мгновение рукоять ножа торчит у отца между плечом и шеей. Его тело неестественно вздрагивает, и он рывком поворачивается в мою сторону. Остекленевший взгляд, полный изумления, затухает, и отец медленно опускается к моим ногам.

То же происходит и с телом безоружного мужчины в камуфляжной форме. Он падает на пол, и я вдруг вижу мальчика, который, видимо, всё это время стоял за ним. Одежда на нём перепачкана, а тело покрывают синяки и ссадины. Мальчик в оцепенении, с округлившимися глазами наблюдает за происходящим, и в моих ушах возникает гул. Всё пространство вокруг плывёт, а горечь во рту усиливается. Я пытаюсь что-то сказать, но язык будто присыхает к нёбу. Мальчик поднимает на меня глаза и произносит так тихо, что я с трудом разбираю слова:

— Ты хороший...

Мне кажется, что я ослышался.
— Ты хороший, — повторяет мальчик, и теперь слова в полной мере достигают ушей. Новый разряд тока прошибает тело.
Я поднимаю покрытые кровью руки и в недоумении на них смотрю.
— Ты хороший, — повторяет мальчик и опускает взгляд на Фрукта. Я тоже на него смотрю.
— Что с ним? — спрашивает мальчик, и я вспоминаю, что нужно срочно сделать перевязку. Опускаюсь рядом с Фруктом и ослабляю жгут. Кровотечение не прекратилось, но стало меньше. Достаю из аптечки промедол и делаю укол. Затем беру бинт и начинаю обвязывать рану.
— Что ты делаешь? — спрашивает мальчик.
— Нельзя, чтобы попала инфекция, — отвечаю я, продолжая накладывать бинты, которые тут же приобретают бордовый оттенок.
— Он выживет? — спрашивает мальчик и встаёт у меня за спиной.
— Не знаю... Потерял много крови.
— Поэтому он так бледен?
— Да...
— Значит, ему нужна кровь? — Мальчик оглядывается. — Здесь её много.

Закончив перевязку, смотрю на ребёнка. На вид ему лет десять-одиннадцать.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.
— Живу... — отвечает мальчик.
— Это твой отец? — показываю на убитого мной мужчину. Мальчик кивает, и я вновь ощущаю удушье. — Прости...
Мальчик качает головой.
— Он постоянно избивал меня. Ты не виноват. Ты ведь хороший...
— Ты ничего обо мне не знаешь.
Лицо мальчика внезапно озаряется улыбкой.
— А я и не должен ничего знать. Я ведь ещё ребёнок... Но говорят, что дети всё чувствуют.
— Рассуждаешь ты не как ребёнок.
Мальчик вновь оглядывается.
— Здесь по-другому нельзя.
Я пытаюсь привести Фрукта в чувства, но он по-прежнему без сознания. Бью его по щекам. Веки приоткрываются.
— Седьмой, — шепчет Фрукт, и мальчик склоняется прямо над ним.
— Выпей воды, — подношу к его губам флягу.
— Вода превратится в кровь? — спрашивает мальчик, но мне некогда ему отвечать.
— Ты как, Фрукт? Эй, братец, держись. Мы вытащим тебя отсюда.
— Седьмой... — Голос Фрукта едва слышно из-за шума в моей голове. — Что случилось?
— Лепесток...
— Леп-песток?.. — эхом отзывается Фрукт. — Нога, Седьмой... Что с ногой? Я совсем её не чувствую.
Ловлю на себе его взгляд, но стараюсь не смотреть в глаза.
— Седьмой... — шепчет Фрукт. — Как там Скальпель?
— Мёртв, — отвечаю я.
— Кто мёртв? — спрашивает мальчик.
— Наш товарищ.
Вспоминаю Валькирию и прижимаю ладонь к шеврону. Интересно, о чём думал Скальпель, когда слушал её музыку? Может, представлял, как взрывает танки? Ведь он, как сам сказал, мечтал об этом. И если раньше я думал, что, когда мы погибнем, о нас никто не вспомнит, теперь знаю: это не так. Валькирия помнит каждого. И Скальпель теперь пребывает с ней. Улыбается уголками рта. Слушает прекрасные звуки скрипки, среди струн которой его душа, какой бы она ни была, сможет найти покой.
— Тебе от этого грустно? — спрашивает мальчик.
Я задумываюсь над его вопросом.
— Его сложно назвать хорошим человеком, — отвечаю я.
— Он плохой? — Мальчик внимательно на меня смотрит.
— Нет... Просто так жизнь сложилась. Мы живы благодаря ему... — Бросаю на Фрукта взгляд. — Пока.
Слышу знакомый голос, но не сразу понимаю, откуда он и кому принадлежит. Он звучит словно бы из другого мира и тянется как будто сквозь чёрные дыры, искривляющие реальность.
— Сорок седьмой, приём! Как слышно? Сорок седьмой!
Я понимаю, что слова раздаются из рации.
— Сорок седьмой слушает.
— Оставайтесь на местах и удерживайте позиции. Если противник соберётся в вашем секторе, окружит и будет превосходить числом, передайте координаты для артиллерии.
— Что такое артиллерия? — спрашивает мальчик, поднимая брови.
— Артиллерия — это смерть, — отвечаю я.
— Но я не хочу умирать... — говорит мальчик.
Всё это время я стою на коленях рядом с Фруктом, и мальчик смотрит мне прямо в глаза.
Мгновение думаю, что ответить.
— Ты не умрёшь, — говорю я. — Обещаю.
— Ты не можешь этого обещать, — улыбается мальчик, и от этой улыбки замирает сердце. — Ты хороший. Но врать — плохо.
— Я не вру, — говорю я. — Кто бы ни вошёл в этот дом, он умрёт.
— А ракеты?
— Давай помолимся, — говорю я. — Ракеты не летят в тех, кто молится.
Мы складываем руки, и в памяти всплывает одна из молитв, которые читала мама. Так странно. Прошло столько лет, а я не мог припомнить ни одной из них. Оказывается, что мальчик её тоже знает. Одновременно мы произносим слова, но не успеваем закончить, как рядом с домом раздаётся шум.
— Стой здесь, — говорю я. Обхожу все окна в доме и закрываю их тем, что могу найти. Шкафами, столами, диванами. Двери подпираю стульями. Потом возвращаюсь к Фрукту.
— Эй, братец, ты как?
Фрукт бормочет что-то невнятное.
— Знаешь, — говорю я. — С элем-то в целом неплохая идея. Ты откроешь пивоварню, и я обязательно к тебе заскочу.
— Скажи, Седьмой, — шепчет Фрукт. — А у тебя есть мечта?
Теряюсь, что можно сказать, но за меня отвечает мальчик:
— Я бы хотел попробовать арбуз, — говорит он, и Фрукт слабо улыбается пересохшими губами. Даю ему ещё воды.
— Он выживет? — спрашивает мальчик.
— Надеюсь... Но для этого нужно вытащить его отсюда. Здесь есть лекарства?
Мальчик пожимает плечами. Обыскиваю дом и нахожу какие-то антибиотики.
«Хуже уже не будет», — думаю я и даю их Фрукту.
Подхожу к окну и быстро выглядываю. Противник наступает со всех сторон. Звуки выстрелов не стихают ни на секунду. Вдалеке звучат взрывы, и к небу тянутся столпы тёмного дыма. Возвращаюсь к Фрукту и достаю из его подсумков все оставшиеся магазины и гранаты.
— Что ты собираешься делать? — спрашивает мальчик.
— Выбираться.
— Разве отсюда есть выход?
— Не знаю, — честно отвечаю я, распределяя боеприпасы так, чтобы в нужный момент они были под рукой.
— Зачем ты здесь? — вдруг спрашивает мальчик. Я поднимаю голову и смотрю на него.
— Я...
Мне хочется сказать правду, но отвечаю иначе:
— За тем же, что и все...
— Неправда. — Мальчик качает головой. — Ты должен сказать, зачем ты здесь.
Взрывы снаружи усиливаются, и дом, содрогаясь, испускает стон. Кажется, его стены вот-вот обрушатся.
— Зачем ты здесь? — повторяет мальчик. — Только отвечай честно.
— Я здесь, чтобы встретить смерть, — еле слышно произношу я и отвожу взгляд.
Мальчик опускает голову.
— Но если ты умрёшь, то, получается, и я тоже?
Взрывы звучат всё ближе, и мальчик смотрит на меня полными слёз глазами.
— Нет. — Я качаю головой. — Не умрёшь. Я ведь пообещал.
Стягиваю с пояса Фрукта ремень.
— Знаешь. В одном месте, где я когда-то был, нам преподавали математику. Помню, был один длинный пример с множеством цифр и действий. А в самом конце всё это умножалось на ноль. И ответ, соответственно, тоже был ноль.
Мальчик кивает, словно бы понимает, к чему я веду.
— Тогда я не понял смысла той задачи, но теперь ясно. Она скорее философская, чем математическая.
— И в чём её смысл?
— Смысл в том, что все наши поступки могут быть перечёркнуты одним событием. Обесценены. Обнулены.
— Это произошло с тобой?
— Да.
— Но ты ведь знаешь, что ты хороший?
— Хороший... — Я усмехаюсь. — Что значит хороший?..
Мальчик некоторое время думает, а затем отвечает:
— Это значит, что ты поступаешь правильно даже тогда, когда это труднее всего.
Взрывы становятся ближе, и напольные доски сотрясаются от их ударов. Раздаётся звон бьющегося стекла.
— Ты прав. Но я так не поступал.
— Не поступал... — повторяет мальчик, а затем, глядя на меня очень серьёзно, говорит: — Только ты сказал, что все поступки могут быть перечёркнуты одним событием. Обнулены. Но всё же может быть и наоборот, ведь так?
Взрыв раздаётся совсем близко, и дальняя стена разлетается вдребезги. Во все стороны летят обломки. Некоторые проносятся в миллиметрах от головы мальчика, но он словно не замечает их.
— Ты должен помнить, что ты хороший, — говорит он.
— Нам пора уходить, — отвечаю я и обращаюсь к Фрукту: — Держись за меня изо всех сил.
Взваливаю Фрукта на плечи и привязываю к себе ремнём.
— Идём!
Мальчик кивает.
— Главное — не бойся, — говорю я.
— Я не боюсь, — отвечает мальчик и улыбается.
Перед тем как покинуть дом, наклоняю голову к рации:
— Мы окружены. Вызываю огонь артиллерии на себя.
Сообщаю координаты — икс и игрек. Затем обращаюсь к мальчику:
— Будь рядом.
— Я всегда рядом, — отвечает он и кладёт руку на мой шеврон.

Вскидываю автомат и, согнувшись под тяжестью Фрукта, пролезаю через образовавшийся в стене проход. Воздух наполнен дымом, и тенями мелькают чьи-то фигуры. Я кидаю гранату. Сразу падаю на землю и отползаю в сторону. Чувствую, что Фрукт крепко держится за меня, и ощущаю присутствие мальчика. Раздаётся взрыв, и, не дожидаясь наступления противника, открываю огонь. Ползу дальше и снова стреляю. Патроны заканчиваются, и я меняю магазин. В ответ тоже звучат выстрелы, но кто по кому стреляет — понять невозможно. Кидаю ещё гранату и пытаюсь понять, с какой стороны лес, откуда мы заходили. Вскидываю голову и вижу над собой синее небо с мирно плывущими по нему облаками. Его блаженство и безмятежность притягивают, но я вспоминаю обещание, которое дал мальчику.
Пытаюсь найти взглядом какое-нибудь укрытие, но из дымовой завесы выкатывается закованный в тёмно-зелёную броню БТР. Словно стальной кашалот, он плывёт по полю сражения, месит гигантскими колёсами сырую почву и высматривает добычу, выпятив массивный металлический подбородок.
«Как же сейчас не хватает Скальпеля», — думаю я, и вдруг в БТР прилетает артиллерийский снаряд. Его броня разрывается, как шкура водяного гиганта от удара гарпуна, затем — взрыв, и чёрное облако поглощает бронетранспортёр. Взрывная волна поднимает пыль и бьёт по глазам. В нас летят обломки, но я успеваю найти укрытие.
— Фрукт, ты цел?!
— Седьмой!..
Только я успеваю услышать голос товарища, как отовсюду разом раздаётся грохот, подобный раскатам грома. Небо заволакивает тёмной пеленой, а земля дрожит от непрекращающихся ударов. Ни синевы, ни облаков больше не видно. Полыхает пламя, и чёрный дым стягивается со всех сторон. Поле сражения становится похожим на заполненное салютом небо, которое мне так и не довелось увидеть. Только вместо цветных узоров — копоть, гарь и языки огня. Поднимаюсь и пытаюсь понять, куда бежать, и в этот момент вдруг всё стихает.

До меня доносятся звуки скрипки, и сквозь мглу образовавшегося хаоса проглядывается женский силуэт.
Валькирия. Я сразу узнаю её. Чёрные волосы развиваются в клубах пылающего багровым дыма, и она прижимает к изящной шее скрипку. Медленно водит смычком по струнам, а во все стороны летят осколки от разрывающихся вокруг снарядов. Они задевают кисти Валькирии, и по её запястьям стекает кровь, капая на скрипку.
Заметив меня, Валькирия замирает, а спустя мгновение поднимается в воздух. Вместо крыльев за её спиной я вижу лопасти, что вращаются с неимоверной скоростью. Взмахом смычка Валькирия призывает следовать за ней.

— Фрукт, ты её видишь?! — кричу я, но мой голос теряется среди сотрясающих пространство ударов. Валькирия летит зигзагами, и я в точности повторяю каждый её манёвр. То с одной, то с другой стороны разрываются мины, и комья земли летят нам вслед. Ноздри обжигает запах гари, и кажется, что пепел осел даже в лёгких. Дышать всё тяжелее, и Валькирия то и дело пропадает в дымовой завесе. С каждым шагом Фрукт кажется всё тяжелее. Совсем рядом гремит очередной взрыв, и что-то острое ударяет в ногу. Падаю на колено, но, превозмогая боль, поднимаюсь. Бегу дальше и вскоре начинаю различать верхушки елей.
— Да! — кричу я, не в силах сдержать эмоции. — Валькирия спасла нас! Фрукт! Валькирия...
Меня прерывает свист. На долю секунды воцаряется тишина. Я вижу рядом с собой мальчика и опускаю руку на его плечо.
— Я с тобой. Я здесь.
Мальчик улыбается, а затем что-то с лёгкостью отрывает меня от земли. В следующее мгновение различить ничего невозможно. Шум разрывает барабанные перепонки, а дым, земля и верхушки елей перемешиваются между собой. Затем наступает ночь. Тихая и беззвёздная.

Говорят, что в начале всего был звук. И, может, это сложно представить, но теперь я нисколько не сомневаюсь в этом. Пребываю в черноте и слышу скрипку. Знаю, что с неё всё началось, ей же всё и закончится. Сейчас неважно, где в этот момент Валькирия, ведь её музыка теперь в моей душе. Может показаться, что я романтик, но это не так. Мне и самому сложно сказать — кто я. Да и не нужно это. Иногда лишь стоит взглянуть на всё глазами ребёнка, и тогда многое становится ясно.

Свет пробивается сквозь веки, и я открываю глаза. Всё плывёт, но можно различить тент и лампы. Полевой госпиталь, не иначе. Поворачиваю голову и вижу Фрукта. Он бледный, но живой. Нога перевязана, и от капельницы к нему тянутся трубки.
— Седьмой! — кричит он, чуть ли не подпрыгивая, увидев, что я на него смотрю. — Ты вытащил нас оттуда!
— Где... — говорить удаётся с трудом.
Откашливаюсь и пытаюсь снова.
— Где мальчик?.. — выдавливаю из себя слова.
— Мальчик? — осекается Фрукт и смотрит на меня с удивлением.
— Мальчик... Мальчик, который был с нами в том доме...
— Седьмой, — неуверенно начинает Фрукт. — Там не было никакого мальчика...
На мгновение меня охватывает злость.
— Что значит «не было»! — Я захожусь кашлем. — Ты же был в сознании!
— Да... — Виновато смотрит на меня Фрукт. — И если бы мальчик был, то я бы точно его запомнил. У тебя, наверное, ещё шок. Отдохни-ка, а... Скоро должны принести еду. Кстати, я кое-что для тебя нашёл!
Фрукт куда-то отворачивается, а затем протягивает мне контейнер. Пока я пытаюсь его открыть, Фрукт смотрит на меня преисполненным ожидания взглядом.
Крышка, наконец, поддаётся, и первое, что я чувствую, — едва различимый сладковатый запах. На дне контейнера лежат несколько кусочков арбуза.
Прижимаю контейнер к себе, и на глаза наворачиваются слёзы. Смотрю в потолок и прокручиваю в памяти все события.
Может, Фрукт и не видел мальчика, но для меня он точно существовал.
«Я всегда рядом», — вспоминаются его последние слова. А раз так, значит, он и сейчас со мной. Закрываю глаза и понимаю, что так и есть.
Улыбка трогает моё лицо.
— Вечером, говорят, приезжает Валькирия, — сообщает Фрукт.
— С радостью её увижу, — отвечаю я. — Жаль только, шеврон не сохранил.
С этими словами смотрю на то место, где раньше была рука.
— Скоро меня отправляют домой, — говорит Фрукт. — Тебя, наверное, тоже должны помиловать. Мы единственные, кто остался в живых.
— Я никуда не поеду, Фрукт, — отвечаю я. — Моё место здесь.

Думаю о Валькирии и мысленно её благодарю. Она вернула то, чего я оказался лишён. Она вновь научила меня любить. Любить жизнь во всех её проявлениях. И нет такой цены, которую я бы не заплатил за это, ведь любовь — самое главное. Мама улыбается мне откуда-то свысока, и я чувствую её присутствие.

Тем временем Фрукт возражает:
— Но, Седьмой, ты ранен...
— Нет. — Я улыбаюсь. — Исцелён. И обязан защищать ту землю, которую люблю. Землю, на которой живёт Валькирия.