За Игорем Озерским наблюдать интересно — он неуклонно реализует амбицию сделаться главным русским хоррор-писателем (не в масскульте, а в серьезной прозе), демонстрируя при этом хороший темп, заметный литературный рост и расширение сюжетно-тематического диапазона.

В этих смыслах показательны новые рассказы (жанрово более точное обозначение — новеллы) — «Пауки как боги» и «Место».

В плане ориентиров — масштабов я, разумеется, не сравниваю — первый восходит к Эдгару Аллану По и отчасти к русскому писателю-мистику Сигизмунду Кржижановскому, второй — к Францу Кафке и «Желтой стреле» Виктора Пелевина. При этом на небольших повествовательных объемах Озерский умеет продемонстрировать и оригинальную подачу материала — с нажимом, скорее, на психологию героя, нежели на нагнетание хтони и жути (хотя хватает и того, и другого), равно как самостоятельную — и что греха таить, довольно мрачную — мировоззренческую концепцию.

Кто только не разрабатывал в литературе паука как образа и символа (Федор Достоевский сделал их ключевым элементом русской метафизики), однако именно у Игоря Озерского и, как мне представляется, впервые, жутко увеличенные в размерах членистоногие, становятся проводниками человеческих душ в загробный мир. И не аналогом равнодушного Харона, а — да простится мне это неизбежное сравнение — но сущностями, дублирующими функционал св. Петра. Пауки сами себя называют «сортировщиками», т. е. определяют для попавшихся на их восемь глаз и в восемь же лап, направления — в рай или ад.

Критерий простой, вполне шкурный и, на современный вкус, очень в духе трансгуманизма — убивал ли обладатель души пауков в прежней, земной жизни. Показания выбиваются под серьезным моральным давлением, с демонстрацией живых картин; пауки «чувствуют ложь».

Всё это могло бы показаться детской страшилкой, сколь угодно искусно сделанной, но Озерский идет дальше и краешком показывает паучью космогонию с местоположением ада и рая, и вот тут становится по-настоящему страшно (прошу прощения за длинную цитату, она того стоит, в т. ч. для демонстрации сухого и рабочего стиля автора):

«- Что будет, если я не отвечу?

— Когда-нибудь всё равно ответишь, — отвечает паук и продолжает повторять свой вопрос.

Но тут меня отвлекает визг. Пронзительный и очень громкий. Я вижу девочку. Уверен, что раньше её там не было. Она закрывает лицо руками и кричит. На вид ей лет десять, не больше. Так странно, что она здесь…

Я хочу подойти к ней, но паук преграждает мне путь. Приходится отступить.

Девочка перестаёт кричать. Очередной паук склоняется к ней и что-то шепчет. Я догадываюсь, что именно. Губы девочки шевелятся, но из-за монотонного шипения пауков не слышу, что именно она говорит.

(…) паук делает несколько шагов назад и начинает передними лапами разгребать мёртвые волоски. Его конечности двигаются с неимоверной скоростью. Паук зарывается всё глубже и глубже, затем хватает девочку и кидает в образовавшуюся яму.

— Что он делает! — кричу я и бросаюсь в сторону девочки, но ближайший паук ударяет меня лапой и придавливает к земле.

Я смотрю туда, где только что была девочка, но она исчезла. Неужели пауки действительно отправили её в рай? Рай, путь в который пролегает через отмершую паучью плоть?

Я спрашиваю об этом.

— Рай внизу, — говорит паук".

Кафкианская новелла «Место» имеет центром повествования странную локацию (ход для подобной прозы традиционный) — станцию, на которую никогда не приходят и от которой не уходят поезда (впрочем, этот момент всегда можно дофантазировать), но где всегда толпятся пассажиры, а из персонала присутствует только Дежурный (да и присутствует ли?). Но Озерский опять находит свежий прием — всё происходящее комментирует местный сталкер, ветеран пассажиропотока на фоне сменяющихся соседей, и его торопливый, захлебывающийся говорок постулирует жутковатую доминанту рассказа — неизбывность жизненного пути в координатах маршрута «из ниоткуда в никуда».

Когда-то Лев Толстой сказал известную фразу о рассказах Леонида Андреева: «Он пугает, а мне не страшно». Озерский научился, используя литературный инструментарий, пугать даже искушенного читателя — принципиальное умение для хоррор-писателя.