Оба рассказа Игоря Озерского «Пауки-боги» и «Место» оставляют впечатление крепко сбитых текстов: автор чувствует время и пространство, хотя оба произведения вне временных и почти без пространственных привязок. В обоих текстах широко применяются стилистические повторы, что скрепляет абзац за абзацем (описания тумана, история с девочкой и главный вопрос рассказа в «Пауках-богах», множество цикличных повторов в «Месте», похожих на анафоры и эпифоры, но в строгом понимании терминов таковыми не являющимися).

Что касается сущностной составляющей, оба текста предстают инфернальными, а детальная мелкая проработка времени действия похожа на стилистику Пруста.

Образ «паука-бога» — жуткий, яркий и запоминающийся, несущий сильную смысловую нагрузку, подобно свиной голове на палке — образу разрушения и разложения в «Повелителе мух» Уильяма Голдинга.

«Пауки-боги» и «Место» за счёт открытой концовки являются произведениями, направленными на постановку вопросов перед читателем, нежели на поиск ответов. Недаром вопросы повторяются, а в «Пауках-богах» превращаются в гипнотическую мантру, где вопрос к третьему повтору трансформируется и становится единственно важным.

Оба рассказа объединяет путь. Место действия первого — поезд, второго — станция. Но путь у автора не ассоциируется с жизненным путём, путь у него — от совершения греха (преступления, проступка) до прощения. Причём прощения самого себя, а не прощения кем-то третьим. Посылка текстов, сформированная «можешь ты простить себя сам», уходит от рефлексии конкретного субъекта к более общим вопросам существования, что повышает художественную ценность произведений.

От общего перейду к частному и отличительному, рассмотрю каждый рассказ подробнее.

О рассказе «Пауки-боги».

Повествование ведётся от первого лица, сосредоточенного на своём внутреннем мире. Из экспозиции, где главный герой едет в поезде, созерцает туман и философствует на темы бытия, читателю сложно представить его возраст, род занятий и характер совершенного им преступления (проступка, греха), образно облачённого в убийство паука. Такой способ описания главного героя, с одной стороны, позволяет читателю ассоциировать себя с ним, с другой стороны, может вызвать недоумение и дезориентировать (вопросы бытия молодого человека 20 лет будут отличаться от мироощущения мужчины среднего или пожилого возраста).

Развитие событий — фокусировка на паучке в вагоне, авария, смерть главного героя и попадание его в нечто вроде «чистилища», где решится его судьба, а также воспоминания о девочке, попросившей (приказавшей?) убить паука (равно любое мерзкое, неприятное, на её взгляд, существо) — даёт понять, что главный герой кого-то убил (по просьбе ли, по приказу) и теперь он мучится содеянным.

Мучения его (наказание за преступление) — извне и изнутри. Извне — стражи — пауки, требующие ответа на вопрос, который на самом деле не про «ты когда-нибудь убивал паука?», а про «ты когда-нибудь убивал?». Изнутри — моральная, нравственная дилемма — имел ли он право убивать? Даже паука? Имеет право одно живое существо лишить жизни другого, пусть даже неприятного, опасного?

Образ девочки — герой, санкционирующий смерть, даже требующий совершить преступление.

Главный страх героя, попавшего в лапы пауков, не то, как они смогут с ним поступить, а сможет ли он сам признаться себе в содеянном. Сможет ли принять, простить себя и позволить событиям развиваться дальше.

Кульминационным моментом, за которым должна последовать развязка, является допрос пауками главного героя. Их действия показывают ему два варианта развития событий (ставят перед выбором): жуткая смерть (повторная?) или попадание в рай (тот, что внизу).

Герой не готов сделать выбор, он выбирает молчать, что оставляет финал рассказа открытым.

Художественная идея рассказа — недопустимость насилия живых существ над другими живыми, вопрос принятия и прощения содеянного преступления.

Не зря рассказ заканчивается сентенцией по Достоевскому: «Любые действия порождают последствия, а вернуться в прошлое невозможно. Вот моя судьба. Преступление и следующее за ним наказание».

А спасение героя — в молчании и в ожидании (выжидании).

Стилистика рассказа соответствует его содержанию. Повторы, неполные предложения, анафоры и цикличность ставят текст вне времени и почти вне пространства. Убедительные и инфернальные образы пауков намекают на то, а что, если перевернуть мир, может, люди станут для пауков такими же мелкими, мерзкими, незначительными, чья жизнь ничего не стоит?

За счёт достаточно длинного (по сравнению со всем текстом) философского вступления, а особо из-за первого абзаца, состоящего из предложений-сентенций, предложений-трюизмов, порог вхождения в текст велик.

Первый абзац, на мой взгляд, может подойти к любому произведению. Он не работает на развитие действий, на раскрытие художественной идеи, образов и характеров. Первый абзац похож на художественную задачу, что поставил перед собой автор. Возможно, его следует сделать более частным, относящимся к конкретному рассказу, или удалить.

Хотя Лев Николаевич Толстой — любитель сентенций — не смог удержаться и запланированный изначально эпиграф к «Анне Карениной» вывел в первый абзац. Но то Лев Николаевич, а в современных текстах рекомендуется доказывать свою мысль через действия, образы и характеры, а не через набор философских постулатов. Тем более что в «Пауках-богах» хорошо доказана и быстротечность жизни (авария на железной дороге и смерть), мелькание жизни за окном поезда показано через описание смены тумана (возможно, туман как-то соотносится с жизненными этапами), показана ценность жизни каждого живого существа и недопустимость убийства. Важность раскаяния и следующего за ним прощения — прощения самого себя и принятия жизни как таковой.

О рассказе «Место».

"Место" - монолог главного героя — предположительно, души или человека, основное качество которого, на первый взгляд, — нерешительность. Даже вопросы в монологе усилены частицей «ли» вопросительного разряда: «Позволишь ли ты сам себе попасть в поезд?», «Но получится ли на него сесть?», «…только надо ли тебе туда, куда не тот поезд едет?».

Главный герой задаёт вопросы нетвёрдо, будто сомневается спросить или нет.

И, казалось бы, зачем нужен длинный философский монолог нерешительного героя, ожидающего на станции поезда и докучающего вопросами случайным попутчикам?

Ответом на данный вопрос, равно как и ключом к художественной идее, служат три последних абзаца: «Грехи, к сожалению, не лежат в чемоданах. Грехи — не более чем те ошибки, которые мы сами себе не можем простить. Неужто поезд, такой большой, с множеством вагонов, не в состоянии вынести столь незначительную ношу? Нет, в это я не верю. Но если на то пошло, прощать я умею. Даже себя самого. Помнить бы только те ошибки, за которые стоит себя винить, ведь их-то, быть может, и нет совсем. И если так, то получается, и грехов никаких нет… Но тогда и поезд давно б пришёл. А его всё нет и нет».

Без пояснения, действительно, был бы непонятен замысел автора. А так раскрывается посылка: душа (человек) терзается грехами, пока не раскается, не простит (других, самого себя), не примет содеянного, не выстрадает.

В рассказе нет намёка на библейские мотивы, но тема прощения так тонко выстраданная и написанная, волей-неволей напоминает «и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». При этом в долгу можно быть и перед самим собой. Самому себе долг тоже следует простить. Иначе, сидеть на станции и не решиться встать, ожидая, что кто-то позовёт, скажет, что пора идти (равно сделает за героя выбор).

Стилистические приёмы позволяют читать текст легко, насколько возможно легко читать философский монолог.

Но на мой взгляд, главный герой рассказа вызвал бы большую эмпатию читателя, если бы тонкими штрихами автор дал больше конкретики — какой грех совершила эта неприкаянная душа, что она так мучится на дне нерешительности, не в состоянии раскаяться и получить прощение.

Оба рассказа поднимают тему раскаяния, прощения, наказания, ответа за содеянное перед самим собой. Помимо этого, в «Пауках-богах» прослеживается тема недопустимости насилия и убийства. Рефлексия ненавязчива, облачена в художественные образы, наиболее яркие в «Пауках-богах». Стилистика соответствует содержанию, а тропы и фигуры не дают тексту стать чрезмерно вязким или превратиться в философский трактат. Важно, на мой взгляд, помнить, что действие (поступки) лучше раскрывают художественную идею и характер героя, чем описания его размышлений и авторские аксиомы.

Темы, затронутые рассказами, вневременные и важные. Думаю, они найдут отклик у читателя.