Рассказы «Пауки-боги» и «Место» в достаточной мере раскрывают авторский замысел, демонстрируют владение стилевым единством и способностью выстраивания динамического сюжета. Однако оба текста содержат ряд излишеств, которые могут мешать читательскому восприятию.

Первый текст, наиболее объёмный, содержит много размышлений о скоротечности жизни, о жизненной необходимости фантазии как творческого эскапизма, о самом процессе творчества — эти абзацы, увы, создают неверное впечатление о назначении рассказа. С первых же строк кажется, что автор использует письмо для авторефлексии и терапии, многословные абзацы вплоть до слов «…кому принадлежит та лодка» не содержат в себе конкретных событий, не дают картины, где, как и почему завязывается действие — сюжет не начинается. Читательское внимание скользит по расплывчатым определениям и ему просто не за что ухватиться, иначе говоря, эти абзацы не могут быть завязкой рассказа. Хорошему рассказу и не потребуется отдельно проговаривать такие общие места, ведь текст должен сам поднимать в сознании вихрь ассоциаций, эмоций и размышлений. При всём многообразии форм этого жанра, в теории литературы есть универсальная формула, определяющая рассказ — краткая форма, ёмкость, абсолютная значимость каждого предложения (это важно для любого жанра). Чтобы сделать рассказ хорошим, порой нужно создать собственные ограничивающие правила, отказаться от излишеств и как можно лаконичнее выразить внутренний конфликт героя, сложность ситуации — в действиях героя, его портрете и жестах, в окружающих его деталях и пейзаже.

Именно вторая часть рассказа отвечает изложенным условиям. Появляется завязка — появление паука на окне и детские воспоминания рассказчика; с этого места начинается настоящий рассказ. Туман, легенда о дубе с вросшим камнем уже создаёт мистическую атмосферу, как и следующие эпитеты: «невероятных размеров пень», «необъятный ствол», «леденящий душу скрежет». И психологизм, выраженный в замечаниях рассказчика: «Я по-прежнему не вижу его глаз, но возникает ощущение, что паук тоже изучает туман». Важное место занимает диалог девочки и рассказчика — повторяемый лейтмотивом вопрос: «Ты когда-нибудь убивал паука?». Выделенный курсивом, он уже иначе звучит в сознании читателя, как бы остраняя происходящие события, добавляет капельку безумия в эмоциональный фон. Именно этот эпизод мне, как филологу и аналитику текста, кажется наибольшей удачей рассказа.

Надо отметить, как динамично выстроен диалог девочки и рассказчика; постепенно из памяти поднимаются новые реплики, проливающие свет на прошлое героя; возможно, слишком настойчиво и явно показана зацикленность речи — возникает ненужное давление, лучше несколько сократить количество вопросов и текст не потеряет своего напряжения; даже при их переизбытке, повторы, словно туман, окутывают и гипнотизируют сознание. Странное измерение, усыпанное паучьими ворсинками — пример чистилища, где пауки-сортировщики выступают в роли ангело-демонов, вопрошающих об истине и карающих человека за жестокость и ложь.

Складывается цельная картина, воздействующая разными способами — звуком, изображением, немой внутренней речью: «хриплый шипящий голос», которым говорит девочка, гигантские пауки и нависший, как секира над головой, вопрос. Всё это — замечательная концентрация энергии художественного текста. Через отрывочные воспоминания и краткие размышления рассказчик приходит к неожиданному для себя (и для читателя) выводу — «Я улыбаюсь. Выбора нет. <…> Но у меня ещё есть время. Столько времени, сколько я захочу».

Второй рассказ более концентрирован, хотя и изложен в форме пространного монолога человека, вечно ожидающего поезд. Здесь как нигде уместно бессмысленное словесное кружение рассказчика вокруг образов билета, поезда, Дежурного; общие размышления отражают его внутреннюю пустоту. Недаром он замечает: «Люди встают со скамей и уходят! Просто уходят. Хотя некуда им идти!» — движение, даже бесцельное, придаёт иллюзию смысла и оказывается спасительным, защищает от безумия, которым охвачен говорящий.

Примечательно, что слушатели рассказчика меняются — эти границы тонко обыграны в языке и сюжете монолога: «зря ты сюда пришёл» — первый слушатель, который решает покончить с ужасной неизвестностью: «Осторожно, ты сейчас расшибёшься о ре… Эй! Ты где? Где?!»; появляется второй слушатель, судя по обращению, старше рассказчика: «Да, конечно, садитесь. Только зря вы сюда пришли», и уходит; мелькает загадочный и молчаливый Дежурный; появляется третья слушательница: «Да, конечно, садись. Только зря ты сюда пришла…» и история не заканчивается. Кольцевая форма рассказа — хорошее, закономерное для выбранного сюжета решение. При этом в новых работах, возможно, стоит попробовать новые формы организации текста, не останавливаясь на достигнутом.

Что касается абзаца про грехи — его присутствие ничем не оправдано. Тема грехов возникает из ниоткуда, нигде ранее в тексте не появившись, и уходит в никуда — а ведь уже конец рассказа. Если этот абзац предполагался для усиления ощущения бессмысленности происходящего, то эту роль он не выполняет, только озадачивает читателя. Даже для эффекта бессодержательности речи рассказчика необходимо дать хотя бы малейшие зацепки, предпосылки для рассуждений, выстроить, скажем так, подобие логики для алогичного монолога.

Как и в предыдущем тексте, в «Месте» есть лейтмотив, периодически задаваемый вопрос «Позволишь ли ты сам себе попасть в поезд?». Очевидно, рассказчик не может себе этого позволить, однако, он и не уходит, встречая нового и нового слушателя — так что же он делает? При том, что его речь — это и есть весь рассказ, его роль остаётся недостаточно раскрытой.

После прочтения текстов остаётся устойчивое впечатление о перспективности выбранного художественного метода, о складывающемся индивидуальном стиле; при всех достоинствах и недостатках данных рассказов, разумеется, всё ещё есть необходимость в шлифовке литературного мастерства. Что приблизит публикацию этих и других рассказов в хороших журналах? Возможно, поможет чтение и перечитывание классиков и мастеров лаконичного рассказа: Чехова, Довлатова, Шукшина, О. Генри, Мопассана и т. д. Даже если все эти авторы знакомы и прочитаны, стоит углубиться в исследование творческого метода — это литературоведческая литература, письма и воспоминания современников. Хорошим подспорьем для достижения беспристрастного взгляда на текст могут быть разные творческие практики, эксперименты со сжатой и развёрнутой формой (вспомним распространённый миф, как Хемингуэй написал самый короткий и трогательный рассказ). А может быть, лучшим решением окажется помощь литературного ассистента, владеющего разными регистрами речи — профессионального читателя, собеседника и редактора художественных текстов. Тем не менее, какие бы способы не были бы выбраны, хочется пожелать автору вдохновения, терпения и творческих сил для совершенствования своего таланта.